Закат Пятого Солнца
Шрифт:
— Хочешь записать удивительную историю наших путешествий?
— Может быть, когда-нибудь и до этого очередь дойдет, но сейчас у нас дела поважнее есть. Мы куда быстрее изучим язык, если сумеем записать их слова на бумаге.
— Я об этом уже думал, — со вздохом признался Себастьян. — Даже пытался жестами объяснить слугам, что мне нужно, но, то ли они такие бестолковые, то ли уж я не слишком доходчиво показывал.
— Давай действовать проще, — предложил Фернан. — Идем в мастерскую!
Испанцы отправились на фабрику, где индейцы делали бумагу. Мастера охотно поделились с ними своей продукцией. После этого они пошли на базар. Вскоре конкистадоры вернулись домой, неся, как величайшую драгоценность, ключ к пониманию местных жителей — бумагу и краску. Когда они указали торговцу, что им нужна лишь черная краска, он посмотрел на них чуть ли не с жалостью, как на умалишенных. Какой же смысл в одном черном цвете? Ведь письмена должны петь на все голоса! Выражать разные чувства, подчеркивать оттенками то, что невозможно высказать просто изображением! И купец щедро выделил им целый десяток баночек всех возможных цветов. Предложенные ему в обмен бобы какао принимать отказался наотрез. Такой подарок стоил немалых денег. Испанцы уже устали удивляться щедрости местных жителей по отношению к двум чужакам.
Возможность писать казалась Фернану настоящим подарком судьбы. Он разложил рулон на столе и задумался. Что же ему делать дальше? Как передать эти звуки, способные свести любого христианина с ума, привычной для него письменностью? Начать с того, что он любое индейское слово произносил неправильно. Как же безошибочно перенести его на бумагу? Да просто невозможно написать эти щелкающие, шипящие, клокочущие, будто кипящая вода, звуки знакомыми ему буквами — в испанском языке зачастую таких звуков попросту не было.
Фернан начал с давно выученных слов: приветствий и некоторых простых названий. Он писал их в столбик, а рядом выводил перевод на испанский язык. С этим проблем не возникало. Гонсалес знал, что он в любой момент сумеет их прочесть, но стоило ему взяться за новые слова, которые он услышал буквально сегодня от своей маленькой красавицы, как трудности появились сразу же. Пытаясь передать какой-нибудь сложный, незнакомый звук, для которого буквы не было, он применял сочетание нескольких букв, но очень быстро понял, что в разных словах он передает один и тот же звук разными сочетаниями.
Гонсалес отложил лист бумаги и задумался. На Себастьяна надежды у него было мало. Тот, разумеется, тоже умел читать и писать, но себя Фернан справедливо полагал куда более образованным. Если уж он с трудом справляется, то что ждать от товарища. Все же он отправился в соседнюю комнату. Себастьян сидел и учился плести сеть.
— Ты только подумай, эти индейцы, даром что дикари, сети плетут такие, что можно быка поймать, — встретил он Фернана. — Немного не так делают, как у нас заведено. Вот, сижу, пытаюсь научиться. Один из местных показал мне, как они ставят ловушки на мелкого зверя. Нужно будет потренироваться. Когда снова отправимся блуждать по этим лесам, то такое умение нам еще ох как пригодится.
— А я думал, ты сейчас тоже над письменностью бьешься, — с укором ответил Фернан.
— Ай! — разочарованно махнул рукой Риос. — Я и бился до тех пор, пока не почувствовал, что схожу с ума. Звуки индейской речи на бумагу не так и просто перенести. Вот решил пока за сеть взяться. Чуть позже опять вернусь к письму.
Объединив усилия, они добрый час бились над тем, чтобы выработать единую систему, позволяющую правильно писать индейские слова. Под конец оба настолько запутались, что решили отложить это дело до следующего раза. Переключились на остальные, не менее насущные проблемы.
Себастьян обладал куда более практичным умом, чем его молодой товарищ. Он постоянно перенимал у местных жителей разные мелкие хитрости и уловки, позволяющие выжить в лесу. Как понять, что фрукт созрел, соком какого растения можно отогнать надоедливую мошкару. Какие змеи и пауки опасны, а какие нет. Какие лианы достаточно прочны, чтобы при необходимости использовать их как веревку. Бесконечная вереница знаний, которыми он постепенно обучал еще и Фернана.
Вечером Гонсалес снова сидел и бился над письменами. Упорство давало свои результаты. Все удлинялись столбики слов, запечатленных на бумаге. Они пополняли словарный запас испанца, приближая его к пониманию индейцев.
Чика с любопытством смотрела на буквы, которые выводил Фернан. Она, не скрывая скепсиса, перебирала исписанные листы, неодобрительно качая головой. Потом посмотрела на испанца чуть ли не с жалостью и молча протянула руку. Фернан, сообразив, чего она хочет, отдал ей кисточку. Девушка тут же с энтузиазмом принялась за работу. Трудилась она долго. Фернан успел заскучать. Он несколько раз порывался посмотреть на результат ее художеств, но Чика в притворном гневе махала на него узкой ладошкой, отгоняя и не давая посмотреть на рисунок. Она, от старательности высунув кончик языка, долго выводила какие-то линии, очаровательно морщила лобик, что-то бормотала под нос, критически осматривала свое творение. Одним цветом дело не ограничилось. Индианка хватала то одну, то другую кисточку и использовала самые разные краски.
Видя, что работе далеко до финала, Фернан вздохнул и принялся негромко повторять заученные слова индейского языка. Чика, казалось бы, с головой ушла в свою деятельность, но, тем не менее, иногда прыскала, слыша неуклюжие попытки испанца говорить на ее языке.
Приблизительно через полчаса она оторвала взор от своего листа бумаги и с торжеством посмотрела на Фернана. Он понял, что пришло время оценить ее труд, и подошел к столу. Индианка нарисовала целую картину. Довольно устрашающую, следовало признать. Огромная птица, немыслимо когтистая и взъерошенная, расправив широкие крылья, опускалась на землю, где замерла в ужасе человеческая фигурка, закрыв голову руками. Понять страх нарисованного человечка было совсем нетрудно — орел, или кто это был, превосходил размером взрослого мужчину минимум вдвое. Ко всему прочему, в распахнутом клюве торчали огромные кривые клыки, закрашенные темно-красной краской. Таким же багрянцем пылали и когти чудо-птицы. Видимо, до того, как попасть на этот рисунок, она уже успела кого-то загрызть. На голове у нее топорщился хохолок, многообразием красок не уступающий пышным султанам местных вождей. Пушистый хвост с малиновой кисточкой на конце почему-то был задран трубой, ну прямо как у кошки.
Рисунок оказался действительно очень красочным. Чика явно обладала художественным талантом. Ей удалось отлично передать стремительное, резкое движение мощных лап, готовых сомкнуться на теле жертвы, максимальное напряжение мышц орла, нацелившегося на добычу, отчаяние и безысходность миниатюрного человечка. Это был момент высшего триумфа хищника, тот миг, ради которого он и жил. Рядом виднелась обычная тростниковая хижина. Небольшая и довольно простецкая — ей девушка уделила куда меньше внимания, чем живым персонажам своего творения. Она здесь находилась скорее просто как элемент пейзажа. Птица вряд ли поместилась бы в эту хижину.