Закипела сталь
Шрифт:
Едва связисты установили связь, Егоров стал звонить директору с каждого рудника, а ночью все равно являлся к нему, отчитывался и скрупулезно проверял выполнение своих требований.
Однажды Ротов, раздраженный требовательностью своего подчиненного, по сути вышедшего из подчинения, сказал Егорову:
— Все-таки поймите, что вы не один на заводе. Есть и другие участки.
— Всегда это понимал, — сумрачно ответил Егоров, — и, надеюсь, через месяц снова понимать буду. А сейчас не могу и не хочу.
Никто не знал, когда спит этот неугомонный человек. В три
На восемнадцатый день было намечено выдать первую вагонетку руды, добытой в штольне, и произвести массовый взрыв пустой породы на карьере третьего рудника.
Уже с утра небо нависло свинцовым давящим куполом. Из-за горного хребта изредка доносились угрожающие раскаты грома. Низко над землей летали ласточки, всполошенные надвигающейся грозой.
Гаевой мчался по степной дороге, обуреваемый тревогой. Он знал, что автомашины с аммонитом — семнадцать трехтонных грузовиков — выехали еще вечером. Не давала покоя мысль, успели ли подрывники зарядить бурки или аммонит лежит в бумажных мешках под открытым небом. Связь с рудниками, как на грех, была нарушена.
Всякий раз, выезжая из города, Гаевой с наслаждением вдыхал дурманящий степной воздух и, не отрываясь, смотрел в открытое окно машины. Здесь, на выжженных солнцем буграх, росла та же, что и на юге, серебристая полынь, и сочно-зеленая осока стелилась в заболоченных низинах, так же неподвижно висели в воздухе коршуны, высматривая добычу, так же камнем падали вниз и, разочарованно помахивая крыльями, медленно поднимались в вышину. Только пахла эта степь не так, как южная, и звучала иначе. Здесь, сколько мог охватить глаз, лежали не освоенные еще человеком пространства. И в памяти невольно вставала другая степь, донецкая, давно обжитая людьми. Широко раскинулись в ней города и села, глубоко вниз ушли шахты, высоко к небу поднялись трубы заводов, домны, копры шахт. Высились огромные, как пирамиды, горы пустой породы, выброшенной из недр земли, — то остроконечные и черные — действующих шахт, то бурые и округлые, размытые дождями, давно оставленные людьми. И те и другие свидетельствовали об упорном человеческом труде.
Бесконечное количество железнодорожных путей, обрамленных густо посаженными деревьями, прорезали степь, и по ним громыхали тяжеловесные поезда.
В донецкой степи никогда не было тишины, никогда нельзя было вволю насладиться пряным ароматом трав. Свистки паровозов чередовались с гудками заводов и шахт, а ветер порой примешивал к запаху полыни и чабреца легкий, почти неуловимый запах дыма.
У моста через извилистую речушку, заросшую камышом, шофер сбавил скорость.
— Охотничьи места, — мечтательно произнес он. — Уток здесь…
С острой болью подумал Гаевой о Наде. Любила
Не доехав до рудника километров двадцать, Гаевой увидел в степи легковую машину и тяжеловесного человека, расхаживавшего возле нее.
— Хозяин. — Шофер узнал директорскую «эмку».
Подъехав, он остановил машину, выскочил из нее, чтобы помочь своему товарищу, склонившемуся над мотором, но Ротов показал жестом: не надо.
— Третий рудник, — приказал он, не спрашивая Гаевого, куда тот едет. И только когда машина тронулась, протянул руку: — Здравствуй, Гриша. Или мы с тобой уже виделись?
— Нет. Сегодня ты мог меня только во сне видеть.
— Я другой сон видел. Будто пошел дождь, и весь наш аммонит промок, — не то шутя, не то серьезно сказал Ротов.
До рудника оставалось не более километра, как оглушительно ударил гром, заскользили в тучах изломанные нити молний и, словно по их сигналу, на пересохшую степь обрушились потоки воды. Казалось, опрокинулась над землей огромная, наполненная до краев посудина. Над накатанной дотверда дорогой от разбивающихся капель дождя встал плотный туман мельчайших водяных брызг. Машина пошла юзом, и шофер остановил ее. Ротов и Гаевой зашагали напрямик к холму, еле видневшемуся сквозь непроницаемую пелену дождя. Ливень сек их нещадно, они мгновенно промокли, но шли медленно, с натугой волоча ноги по разжиженной земле, — ботинки обросли огромными комьями грязи.
Уставшие, словно проделали многоверстный путь, добрались они до барака. В чистеньком, еще необжитом помещении, у пылающей печи сгрудились измокшие подрывники. Поодаль в черном клеенчатом плаще, нахохлившись, сидел старший подрывник Крамаренко. Он походил на моржа.
— Как аммонит? — крикнул Ротов с порога.
Крамаренко поднял влажное от дождя лицо.
— Укрыт брезентом.
— А брезент откуда?
— У шоферов отобрал. Зачуял грозу.
— Молодец, — с облегчением сказал Ротов, сел на скамью и тотчас вскочил: мокрые брюки прилипли к телу, как холодный компресс.
— Что же ты нос повесил? Аммонит, говоришь, останется сухим? — подбодрил Крамаренко парторг.
— А куда мы его закладывать теперь будем? В воду, что ли? Бурки-то зальет водой…
— У, холера твоей бабушке! — вырвалось у Ротова. — Голову вытащили — хвост увяз! — Он опустился на скамью и уже не поднимался. — Что нужно? Насосы?
— Какие там насосы! Сто бурок, по восемь метров глубиной. Неделю откачивать придется…
— Так что будешь делать?
— Да погодите, подумать надо, — отмахнулся Крамаренко. — Сразу ладу не дашь.