Заключенный
Шрифт:
Они загнали меня в угол; тот, что стоял по праву руку от Джерома, кажется, его звали Маркус, провел ладонью по темным волосам, заплетенным в африканские косички, и ухмыльнулся. Я пытался вычислить, кто ударит первым, но это не имело значения. Я слаб и изнурен и не думаю, что справлюсь со всеми тремя.
Джером пришел в движение, и почти вышиб из меня весь дух — такой силы был удар. Я согнулся пополам, с трудом дыша, и, прежде чем смог ответить ему, они втроем набросились на меня. Я прикрыл голову, понимая, что непрекращающаяся головная боль означает,
Кулаком я отбросил двоих из них, получая короткую передышку от ударов. Они снова двинулись вперед, но, прежде чем он смогли атаковать, раздался громкий звук, остановивший их.
Мы повернулись, и обнаружили офицера Дугласа, стоящего рядом с металлическим раскладным столом. И он снова ударил дубинкой по нему.
— Хватит, — прорычал он.
Замечательно. Появление офицера Дугласа означает, что я снова отправлюсь в изолятор. Это последнее, чего я хотел, но я не мог просто стоять и смотреть, как насилуют бедного несчастного парня.
Но он удивил меня. Вместо того, чтобы позвать остальных офицеров и заковать нас четверых, он вошел в прачечную и кивнул Джерому.
— Забирай отсюда своих парней, и не дай бог я снова поймаю вас здесь.
Прежде чем они втроем покинули комнату, Джером взглядом обещал отомстить. Охренительно. Еще одна смертоносная банда, о которой стоит беспокоиться. Теперь моя гибель неизбежна. Парень, которого они изнасиловали, молча ушел. Он не глуп. Знал, что настучать на Партизан, все равно, что подписать собственное свидетельство о смерти.
Я стоял, пытаясь понять, что предпримет офицер Дуглас, но вместо того, чтобы остаться побеседовать, он кивнул и развернулся к выходу.
— Постарайся держаться подальше от неприятностей, Икс.
С этими словами он ушел, оставляя меня в тишине заниматься стиркой, пока не пришла остальная часть бригады. Я три часа занимался мытьем, сушкой и складыванием вещей, все это время истекая потом из-за высокой температуры в комнате. Из-за влажности все липкое и мокрое. Когда я вернулся в камеру, мышцы ныли от боли, форма промокла насквозь.
ГОЛОВНЫЕ БОЛИ стали хуже. Вскоре они начали сопровождаться головокружением. Я понимал, что стоило сходить в госпиталь, но также я знал, что мое пребывание рядом с Лайлой опасно для нас двоих. В одну минуту я стою в камере и жду, когда охранники построят нас в очередь к обеду, а в следующую — оказываюсь в госпитале с Лайлой, стоящей надо мной. Прошло так много времени с тех пор, как я видел ее лицо, из-за чего мое сердцебиение мгновенно ускорилось.
Она здесь. Скуп сказал, что она вернулась, но я почти не поверил ему. Теперь я убедился в этом собственными глазами. Что одновременно паршиво и невероятно классно. Видеть ее и знать, что она в порядке, подобно эйфории. Хотелось протянуть руку и дотронуться до ее кожи, почувствовать, что она настоящая, но я не хотел подвергать опасности ее работу или получить пинок под зад от охранников за то, что прикоснулся к сотруднику тюрьмы.
Всю дорогу до больницы в голове всплывал
Я хотел ее. Помоги, Боже, так сильно. Но не из-за того, что я не прикасался к женщине с девятнадцати лет; а потому, что мое тело требовало ее — и никого другого.
Я прошел через большое количество тестов и анализов. Переходил от одного аппарата к другому под присмотром вооруженной охраны. Проведение осмотра подразумевает освобождение от наручников, а без них проще бежать. Но они понятия не имели, что это последнее, что мне нужно. Конечно, я хотел на свободу, но больше желал еще раз увидеть Лайлу.
После того, как врачи закончили со мной, меня отвели в палату и приковали наручниками к постели. Вооруженные офицеры расположились в коридоре, а я остался один в обустроенной комнате с телевизором. Неудивительно, что заключенным нравились визиты в больницу. Это как небольшой отпуск от нашей реальности.
После часового просмотра телевизора, я начал дремать. Я на протяжении нескольких лет не чувствовал такой расслабленности. Впервые за долгое время ничего не причиняло страданий. Я даже получил отсрочку от незначительных головных болей.
Веки затрепетали, сон почти овладел мной, когда внезапно открылась дверь, и вошла Лайла.
Она все еще в рабочей одежде, а значит отправилась сюда прямиком после окончания смены. Она медленно двинулась через комнату к постели, зеленые глаза неуверенно изучали мое лицо.
— Ты пришла, — сказал я, садясь.
Она кивнула.
Такая красивая. Чертовски красивая, и, хоть это неправильно, я чувствовал себя потрясающе, зная, что она пришла ради меня. Никаких других заключенных, только я.
— Знал, что ты не сможешь устоять передо мной, — пошутил я, пытаясь разрядить обстановку.
Едва заметная улыбка тронула ее губы, а затем исчезла, когда она озабоченно опустила брови.
— Я рад, что ты пришла. — Слова сорвались с моих губ, и я действительно имел это ввиду. Признаться в этом для меня не удар по самолюбию. Я счастлив видеть ее здесь, и хотел, чтобы она это знала.
— Иди сюда, — сказал я, протягивая свободную руку. Я не хотел, чтобы она боялась меня. Она последний человек в мире, которому я причиню вред. Я нуждался в ее близости.
Она неловко подошла к краю кровати и тяжело сглотнула, горло дернулось верх и вниз.
— Я никогда не причиню тебе вреда, Лайла. Никогда. — Никто не произносил более правдивых слов.
Она еще раз изучила мое лицо, а затем подошла ближе; ее бедра задели прикроватные перила. Медленно, как если бы собирался погладить раненного щенка, я протянул к ней свободную руку. Когда я пальцами прикоснулся к ее щеке, она закрыла глаза и вздохнула так, словно чувствовала столько же удовольствия от моего прикосновения, сколько и я, даря его.