Заключенный
Шрифт:
Как будто я только что передала ему карандаш, чтобы закончить задание.
Он бросает их в кусты, затем подхватывает меня на руки и по ручью несет меня обратно в то место, откуда мы пришли. Мое сердце ухает в желудок, когда я понимаю, что он только что сделал, — указал ложный след для поисковых собак.
— У вас такие грязные мысли, мисс Уинслоу, — говорит он, пробираясь по воде.
Вскоре, мы проходим то место, откуда начали наш путь минут десять назад.
— Я стараюсь быть практичным, — продолжает он. — А куда ведут твои гребаные мысли?
Я ненавижу то,
— Перестань называть меня «мисс Уинслоу».
— Как ты хочешь, чтобы я тебя называл? — он понижает голос и его темные глаза встречаются с моими. — Эбигейл?
Мой желудок переворачивается, когда я слышу свое имя на его губах, и смотрю в сторону. Когда он произносит «Эбигейл» — это как вторжение в мое личное пространство или что-то вроде этого, но когда он говорит «мисс Уинслоу» — это звучит, как что-то непристойное.
— Я не хочу, чтобы ты вообще как-либо меня называл.
Он фыркает, неся меня вниз по ручью, как жених мог бы переносить невесту через порог. Это ощущается почти нежно. Я должна напомнить себе, что он хладнокровный убийца.
Так почему же он до сих пор не убил меня?
«Береги силы, дождись своего шанса», — так он сказал копу. Интересно, приближается ли мой шанс — безусловно, его ноги слишком онемели, чтобы быстро бежать. И хоть он и не показывает этого, но он должен быть уставшим оттого, что несет меня; его бицепсы выпирают и напрягаются под моим весом. Жилы на его теплой, потной шее пульсируют с каждым шагом. Могу ли я истощить его за весь этот путь? Мне бы хотелось весить в три раза больше. Чтобы подорвать его силу.
Его ноздри раздуваются, пока он идет.
У него простой, прямой нос, который резко контрастирует с красотой его глаз. И он знает, как ужесточить свои черты, чтобы заставить боятся себя. На его щеках лишь тень щетины. Мне приходит на ум, что он, должно быть, побрился для побега, желая выглядеть гладко выбритым.
Некоторое время спустя, он выходит из ручья и опускает меня на землю.
— Поездка окончена, — говорит он, указывая мне через куст терновника. Он хочет, чтобы я шла первой, поэтому я и иду. Такое чувство, что мы идем несколько часов. Мои ноги болят от каблуков. Тысячи мелких веток поранили мои ноги. Мы направляемся вверх по склону вспаханного поля, затем через еще одно, но ни фермера, ни копов на нашем пути. Что ж, они ищут в другом направлении, если вообще ищут.
Я осознаю, что не могу рассчитывать на власти. Они не смогли обеспечить мне безопасность в тюрьме. Почему я должна ожидать, что они спасут меня сейчас?
Мне придется самой спасть себя.
Грейсон, кажется, знает, куда он идет. Пока мы с трудом передвигаемся, я чувствую, что он прислушивается к ветру, отдаленным звукам.
Это то, в чем он превосходен: тип боя. Не между странами, а между солдатами. Между сторонами.
Мы идем через холм, и я вижу впереди дорогу. Мой пульс подскакивает.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — говорит он, ведя меня вниз по ухабистой, заросшей сорняками дороге, к обочине, усыпанной мусором.
— Ты хочешь маякнуть кому-то? Вперед, и это будут их похороны.
Я думаю, это один из способов заполучить машину.
Слышу автомобиль, который приближается сзади, и перестаю дышать.
— Даже не думай о том, чтобы смотреть, — говорит он, едва я собираюсь сделать это. Маленькая машина серебряного цвета проезжает мимо. И затем тишина. Он заставляет меня поднять стеклянную бутылку из-под содовой. В ней полно муравьев. Дальше по дороге он находит кусок резины, вероятно, от грузовой шины, и тоже подбирает ее. Он указывает на упавшее дерево, недалеко от обочины дороги. Тени удлинились. Скоро стемнеет.
— Садись.
Я сижу, пытаясь обдумать свои действия. Если я кому-то маякну или буду размахивать руками, прося о помощи, пристрелит ли он их тогда на самом деле? Грузовик приближается.
— Глаза в пол, рычит он. — Веди себя естественной.
Веди себя «естественнО». Это наречие, мудак, думаю я, но не произношу это вслух. Кажется, он получает извращенное удовольствие, когда я исправляю его грамматику. Интересно, насколько он делает это нарочно, чтобы вывести меня из себя?
Он присаживается рядом со мной и начинает разбивать бутылки, которые мы собрали по мере приближения грузовика. Я смотрю украдкой. Водитель говорит по телефону.
«Помогите мне», — произношу я одними губами.
Грейсон сразу начинает улыбаться глядя на грузовик. Он почти смеется. Как будто я пошутила. Водитель встречается глазами с Грейсоном и сворачивает мимо, болтая по телефону. Моя надежда медленно тает.
Затем, он хватает мое запястье железной хваткой. Моя кровь холодеет. Он говорит сквозь зубы:
— Ты не сделаешь что-то вроде этого, — он дергает меня за руку. — Поняла? Ты не можешь.
Кажется, он почти встревожен, как будто я выскочила на проезжую часть вместо того, чтобы идти за помощью.
Я смотрю на него вызывающе, стараясь сохранять спокойствие, несмотря на бешено колотящееся сердце.
— Я главный, а ты — нет. И чем раньше ты привыкнешь к этому, тем лучше для тебя.
Я удерживаю взгляд.
Он выглядит почти печально.
— Дай мне свои очки.
— Нет! — мой живот скручивает в узел.
— Сейчас же! — рычит он.
— Я не могу, — я говорю это с болезненным чувством, хотя знаю, что это правда. Иногда ты выживаешь, подыгрывая и привыкая к вещам. Но мне нужны мои очки, чтобы читать, различать лица. Чтобы защищать меня. Прятать меня. Они нужны мне.
Он ждет.
Инстинктивно я кладу свободную руку на очки, чтобы потрогать их.
— Пожалуйста, — он хватает меня за запястья, я выворачиваю руки, пытаясь высвободится.
— Нет!
— Прости, — спокойный как гранит, он тянется свободной рукой за очками.
— Только не мои очки! — прошу я, пока он стягивает их с моего лица.
— Ты думаешь, они защищают тебя, но это не так, — говорит он. — Ты думаешь, кто-то там мог бы спасти тебя, но это не так. Они никогда не помогут тебе. Люди там не могут защитить тебя. — Он кладет очки на землю и поднимает большой камень.