Заключенный
Шрифт:
Мне нравится, когда она злится на меня. В тюрьме она всегда казалась какой-то грустной. Сломленной, как некоторые из заключенных, отбывающих пожизненное. Но когда я заставляю ее злиться, ее глаза загораются, как фейерверки. Я смотрю, как она взрывается. Бум. Бум. Бум. Как будто она мое собственное шоу.
Комната такая маленькая и дерьмовая, как я и ожидал. Это хорошо, так как означает, что никто не будет стремиться занять соседние комнаты. Я не могу доверять ей насчет того, что она не вздумает кричать. Это было бы идиотским поступком,
Прямо сейчас она задумалась. Внимательно наблюдает за мной. Обычные люди не могут справиться с этим видом стресса. Она не только справляется с ним, она делает это впечатляюще.
Я не могу позволить себе быть под впечатлением от нее.
— Я хочу принять душ, — говорит она аристократичным тоном, как будто является королевой Англии, а я один из ее подданных.
— Ваше желание — закон для меня, — говорю я, только для того, чтобы посмотреть, как ее глаза вспыхивают снова и снова.
Я позволяю ей принять душ. Даже позволяю ей при этом закрыть дверь, что с моей стороны является подарком. Кроме того, это дает мне возможность осмотреться в комнате без ее наблюдения за мной.
Здесь только одна кровать и, к счастью, она с изголовьем, к которому я могу ее привязать.
Входная дверь закрыта на цепочку. Единственный стул как раз проскальзывает под дверную ручку, чтобы не впустить незваных гостей, и не выпустить ее.
Она принимает душ уже достаточно долго. В старом мотеле как этот, к этому времени вода уже холодная.
Я не потрудился постучать; захожу внутрь и нахожу ее свернувшейся калачиком в ванне, колени подтянуты к груди. Она издает какие-то звуки, как будто захлебывается водой. Она не захлебывается, она плачет.
Что-то странное давит на мою грудь. Внезапное и тяжелое. Я не один из тех парней, которые не переносят плачущих женщин. Мне все равно, нравится ли им это, несмотря на то, что обычно это так. Но что-то в ней, свернувшейся клубочком, как мокрый котенок, вызывает во мне желание высушить ее пушистым полотенцем и уложить в кровать.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я ее, хотя и не ожидаю ответа. Она не отвечает.
Вода ледяная, поэтому я закрываю кран. Здесь нет пушистого полотенца, только одно тонкое. Я использую его, что бы ее высушить. Она дрожит от холода и не смотрит на меня. Ее волосы образуют тяжелый, влажный занавес вокруг лица. Это щит, но я покончил с тем, чтобы позволить ей прятаться.
Я заправляю влажные волосы ей за ухо. Поддавшись импульсу, целую ее в щеку.
Она вздрагивает, как будто я ударил ее.
Я нежно прикасаюсь к ее виску, к тому самому месту, куда приставлял пистолет, угрожая ей. Мы здесь на ночь. Она знает, что случится.
Я путешествую пальцем ниже… ниже… вниз по ее щеке, по губам. Очерчиваю линию ее профиля. Она становится двумя измерениями для меня: очертанием профиля и реальным человеком. Линия ее шеи как край, что-то, обо что я могу порезаться. Когда я достигаю вершин ее груди, она хватает полотенце и отстранятся.
— Правильно, — говорю я одобрительно. — Борись со мной.
Задняя
— Ложись, — говорю я.
Она смотрит на меня свирепым взглядом.
— Ложись, и я позволю тебе оставить полотенце.
Она колеблется, затем подчиняется, закрепляя тонкое полотенце на груди.
— Давай проясним, — говорю я, привязывая ее запястья к спинке кровати. — Если я захочу трахнуть тебя — я трахну тебя. Если я захочу, чтобы ты сосала мой член, то ты будешь сосать мой член. И, если я хочу, чтобы ты лежала здесь тихо и засыпала, то ты будешь делать и это тоже. — Но это невозможно, и мы оба это знаем.
Ее запястья крепко связаны, достаточно, чтобы держать ее руки вместе, как будто она молится, и тканью привязаны к спинке кровати. Я перемещаюсь к ее ногам и привязываю ее за лодыжку к металлической раме под матрасом. Лучше всего, если вторая нога будет свободной.
Стою и изучаю проделанную работу в то время, пока она яростно смотрит на меня. И этот рот. Этот хорошенький розовый рот с языком, который выскакивает и увлажняет губы. Даа… я столько мог бы сделать с этим ртом. Она моя, чтобы делать с ней все, что я захочу. И так трудно понять с чего начать.
С раздражением она поворачивается и сворачивается на своей стороне, подальше от меня, во всяком случае, настолько далеко, насколько это возможно со связанными руками и лодыжкой. Я пробегаю пальцем по ее руке. Это вызывает мурашки.
— Ты будешь делать вид, что тебе нравится это? — спрашиваю я.
Ее кулаки сжимаются настолько сильно, насколько это возможно. Я действительно не хочу, чтобы она притворялась. Она мне нравится такой, какая есть. Настоящая. Я думаю о библиотеке, тогда, когда снял ее очки. Насколько настоящей она себя чувствовала. Как будто мы стояли на краю чего-то.
Я хочу, чтобы она говорила, поэтому побуждаю ее.
— Может быть, если ты хорошо меня трахнешь, я отпущу тебя.
Она издает шипящий звук.
— Никогда!
— Даа… — моя улыбка медленно появляется. — Наверное, лучше бы ты осталась со мной.
Она дергает головой, и ее глаза снова делают это. Бум. Бум. Бум.
Внезапно, эти фейерверки кажутся чем-то важным. Как будто я должен сохранить их в ее глазах. Не дать им исчезнуть. Но потом она снова отворачивается от меня и ведет себя очень-очень спокойно. Я сижу на кровати рядом с ней и пробегаю пальцем вниз по жесткому, дешевому полотенцу, пока не дохожу до его конца и скольжу по вершине ее шелковистого бедра. Продолжаю следовать вниз, к ее колену, теперь двумя пальцами, наслаждаясь ее теплой, мягкой кожей, наслаждаясь тем, что она моя. Я всегда знал, что трахну ее, когда получу шанс, но, находясь с ней в этой дерьмовой маленькой комнате, это уже кажется гораздо лучше, чем я себе представлял, а я еще даже не внутри нее. Она тяжело дышит, когда я начинаю двигаться в обратном направлении.