Заключенный
Шрифт:
Я видела, как она умирает. Этого никогда не случится со мной. Никогда.
Он дотягивается до моей щеки, до той, которая без пореза. Нарочно? Я не знаю. Большим пальцем он прокладывает путь от моей брови вниз до виска. Места, которых он не мог коснуться, пока я была в очках. Как будто он изучает мое лицо, запоминает его. Внутри моей груди все вспыхивает, но я продолжаю сохранять хмурое выражение лица.
— Итак, я могу прикоснуться к тебе? — спрашивает он нежно. — Но ты не будешь касаться меня?
Мой голос дрожит.
—
— Разве? — Его рука скользит ниже, вниз по моей шее. Несмотря на жару, моя грудь и руки покрываются мурашками.
Костяшками пальцев он поглаживает кожу над моей ключицей. Я сжимаю руки в кулаки по бокам. Опасаясь его дальнейших действий.
Он продолжает опускаться ниже, пока его руки не касаются моей груди.
А потом, что мне делать? Плакать? Кричать? Здесь некому меня услышать. Парень из машины исчез за горным хребтом.
Я позволяю моим глазам закрыться.
— Прекрати.
— Ты не хочешь этого, — его тон разговорный.
— Я ненавижу тебя!
— Тогда чего ты хочешь?
— Я хочу, чтобы ты умер. Я хочу причинить тебе боль. Я хочу, чтобы ты отпустил меня.
Он тихо смеется, и я чувствую его дыхание на моем лбу.
— В этой последовательности?
Мои зубы сжимаются.
— Выбирай!
— Знаешь, что я думаю, Эбби? Я могу называть тебя так, правильно? Звучит мило. Как ты.
Он сгибает руку и нежно, едва касаясь, проводит пальцами по моему кашемировому свитеру. Он сжимает мое бедро, как будто мы танцуем. И мы танцуем. А его слова — это дурацкая песня.
— Я думаю, ты хочешь исправить меня. Это то, что ты делала в тюрьме. Это то, что ты делаешь сейчас. Но дело в том, Эбби, что это не работает. Ты не можешь исправлять людей. Ни этим дерьмовым написанием заданий, ни чем-либо еще.
— Они не дерьмовые! — выплевываю я, потому что да, он может отнять мою свободу, но он не может отнять то, что я знаю. Или то, чему Эстер научила меня. — Для некоторых парней там было важно иметь возможность рассказать свои истории и быть услышанными. Рассказывая наши истории, мы исцеляемся и становимся цельными, — добавила я, повторяя как попугай, слова Эстер.
Его красивые губы изгибаются в язвительной улыбке. — Это действительно то, что ты думаешь?
— Да, — говорю я.
Его голос выравнивается.
— Некоторые люди никогда не исправляются, — говорит он мне. — Некоторые раны никогда не залечиваются. Никогда.
18 глава
Грейсон
Она прислонилась к противоположной двери. Ее волосы свисают вниз из пучка на голове, лицо перепачкано грязью и кровью. Она сняла свой милый свитер, чтобы использовать его в качестве подушки, когда мы сели в машину. Ее красивая блузка порвана и пропитана потом. Но она все равно выглядит красиво. И печально. Трудно следить за дорогой. Я хочу остановить грузовик
Это не было бы проблемой. Даже когда я закрываю глаза на секунду, останавливаясь перед знаком «Стоп», я вижу ее лицо. Она запечатлелась в моем сознании, ее хрупкое тело, аккуратные черты лица. А ниже… огненный центр.
Что сделало ее такой приспособленной и храброй перед лицом угроз и насилия?
Есть что-то. Я не знаю что, но что-то сделало ее такой.
— У тебя есть парень?
Она смотрит на меня мрачным взглядом.
— Да.
Моя кровь кипит, хотя я не знаю, что заставляет меня ревновать к какому-то неопытному бухгалтеру, который ходит в церковь по воскресеньям. Это единственный тип мужчины, с которым я ее вижу.
Ложь.
Я могу видеть ее рядом с собой. Под собой. На мне, с этой ее маленькой, упругой грудью, которая трясется, когда она объезжает меня. Но это только секс, и я давно понял, что нельзя доверять своему телу. Возбуждение. Физиологическая реакция. Кто угодно может тереться об меня, трахать меня и до тех пор, пока они делают это правильно, я буду получать оргазм. Это не значит, что я не хочу убить их.
— Он, должно быть, волнуется? Ты обычно уже дома к этому времени? Готовишь ему ужин?
Она поджимает губы на короткое мгновение.
— Мы не живем вместе. Я живу на территории кампуса.
— А он живет где? Не в кампусе?
— Он… да, он живет за пределами кампуса. Он живет… с родителями.
Сомнение проходит через меня, вместе со значительной дозой облегчения.
Несмотря на это, почему так важно, есть ли у нее парень? То, что какой-то хромой осел ждет дома, не имеет никакого значения. Но груз, свалившийся с моей груди, доказывает, что это все же имеет значение.
— Нет никакого парня, — говорю я.
Она сердито смотрит на меня, доказывая тем самым, что я прав.
— Есть.
Боже, она такая дерьмовая лгунья. Я люблю это. Я хочу смотреть, как она лжет обо всем. Хочу смотреть, как она делает все, что угодно.
— Обрезанный или нет?
Ее рот изумленно открывается. Она закрывает его и затем снова открывает. Ничего не выходит.
— Он… он…
— Он обрезанный.
— Нет! Он на третьем курсе специальности массовые коммуникации. Он президент исторического общества. У него каштановые волосы и… веснушки.
Я фыркаю.
— Я думаю, ты знаешь такого парня, может, ты даже была немного увлечена им. Но ты не встречаешься с ним. И ты, определенно, не трахаешься с ним.
Ее глаза сужаются.
— Не каждый думает о… сам понимаешь.
— Сам понимаешь. Вот как ты называешь секс?
Теперь я уверен, что у нее нет бойфренда. На самом деле… она девственница? Потому что, черт, это довольно невинно. Впервые с ней, волна беспокойства проходит через меня. Что, если она слишком невинна?
Что, если я разрушу ее?