Заключенный
Шрифт:
— Ты не могла рисковать, оставив его в живых.
Спустя долгое время она говорит, как ни в чем не бывало:
— Он убивал ее.
Я киваю. Избивая ее, пичкая наркотиками, возможно, развращая ее.
—Ты не могла рисковать. Это очевидно.
Она знает, что я делаю.
— Я убила его.
—Ты должна была сделать выбор.
Она фыркает, полная ненависти и насмешек, и я внезапно осознаю, что она никому прежде этого не рассказывала. Но она рассказала мне, и я не знаю, что с этим делать. Как будто она подарила мне что-то хрупкое, и я должен держать это и беречь. Я вижу
— Эй, — говорю я. — Посмотри на меня.
Наконец она смотрит на меня, лицо, освещенное огнями приборной панели.
—Ты должна была выбрать. Иногда приходится выбирать между одной дерьмовой вещью и другой.
— Это в тебе говорит личный опыт, Грейсон?
Она снова пытается перевести внимание на меня. Она нервничает, когда я вижу ее такой. Именно поэтому я знаю, что это правда. Когда она взволнована и сердита, я вижу ее настоящую.
— Ты спасла свою мать. Вот что важно. Некоторые люди должны умереть.
— Такие, как я? — говорит она резко.
— Смерть еще не ждет тебя, Эбби.
Она отворачивается в сторону, но недостаточно быстро, чтобы успеть скрыть румянец на щеках.
— Я даже не чувствовала себя плохо после этого, — бормочет она, почти про себя. — Я всегда чувствовала себя ужасно из-за того, что не чувствовала себя плохо после случившегося, а не из-за того, что убивала его. Никогда. Это сумасшествие.
— Почему ты должна чувствовать себя плохо из-за того, что спасла мать?
Я становлюсь обозленным, потому что она не должна чувствовать себя плохо из-за этого.
— Для ребенка того возраста, спасение матери — это тоже самое, что спасение себя. Это та же самая чертова вещь.
— Не пытайся заставить меня чувствовать себя лучше, — говорит она.
— Я не пытаюсь. Я прямолинеен с тобой.
Она с ненавистью смотрит на меня, но свирепый взгляд скрывает мучение, утонувшее глубоко в ее глазах, и я чувствую вспышки паники в моем сердце, потому что терплю с ней неудачу.
Я думаю, отчаянно пытаясь найти что-то хорошее во мне никчемном, чтобы дать это ей. Что-то реальное.
— Иногда, Эбигейл, ты должна проделать чертову дыру в своей душе, чтобы выжить.
Должно быть, я веду машину как сумасшедший. Мы съехали с шоссе, но я все равно еду на высокой скорости. Я тянусь, хватаю ее и тащу через сиденье к себе.
— Большинству людей так и не суждено узнать, на что они на самом деле способны. У большинства людей нет необходимости превращаться в то, что они ненавидят, просто чтобы убедиться, что они могут сделать следующий вдох.
Должно быть, я впиваюсь пальцами в верхнюю часть ее руки, но мне необходимо почувствовать ее. Ее глаза подобны зеркалам в зеленоватом свете. Я могу видеть себя в них.
— Ты слишком быстро едешь, — шепчет она.
Я немного сбавляю скорость.
— Ты знаешь кого-то, кто не делает этого? Кто не делает плохих вещей?
Это то, что я чувствую внутри, когда смотрю, как ее слезы катятся по щекам.
Я отвечаю на свой собственный вопрос.
— Ребенок, который в конечном итоге умирает. Вот кто. — Я ударяю по тормозам. Я чуть не проехал на красный свет. Мы почти пересекли линию. Держи себя в руках. Но я разваливаюсь на части.
— Куда мы едем?
Там впереди город, и я собираюсь туда. Этот грузовик уже почти выработал свое.
— Поменять машину.
Она втягивает воздух. Как-то утонченно. Я далек от утонченности.
— Ты и я, мы выживем, хорошо?
Она смотрит на меня, но, кажется, что не слышит. Темные волосы запутались вокруг ее бледного лица, покрасневшие глаза сияют.
— Ты такая чертовски красивая, — говорю я.
Загорается зеленый.
А затем я целую ее.
19 глава
Эбигейл
Слезы заполняют мои глаза. Я под водой, но все еще дышу.
Я не вижу, чтобы его глаза темнели или голова опускалась. Не вижу признаков приближающегося хищника, особенно, когда он абсолютно не выглядит как хищник. Он выглядит беспокоящимся обо мне, так, как почти никто и никогда не беспокоился. Определенно не такой человек, как он. Мужественный и сильный. Мощный. У меня перехватывает дыхание от одного его взгляда с опущенными веками. Нет времени на страх, когда его губы касаются моих. Они мягче, чем я могла себе представить. Его слова — острые осколки стекла, обвинений и угроз. Лжи. Но его губы рассказывают другую историю.
Они теплые и успокаивающие, вызывающие прилив крови к моим губам. Еще час назад я бы отпрянула от него. Ударила бы его. Но этот поцелуй говорит мне о том, что он понимает. Смерть и поцелуи. Кровь и секс. Они сплетаются вместе в темную тесьму, которую я прячу глубоко внутри. Он вытаскивает это из меня, вырывает из моего сердца, оставляя мое горло ободранным и сжатым.
Он разделяет мои губы и скользит внутрь. Момент сомнений. Впущу ли я его? Грубый звук нетерпения вибрацией передается от его губ к моим. Его рука сжимается сзади на моей шее. Он не спрашивает. Он берет. Вдыхает мой воздух и выдыхает его обратно в меня.
Он забирает мой контроль, и я могу, наконец, сдаться.
Могу, наконец, отпустить.
Грейсон трется своим языком о мой, и по моим рукам пробегают мурашки. Я не хочу, чтобы он останавливался, и он, как будто слышит мои самые сокровенные желания и усиливает хватку.
Одна рука сжимает мои волосы, другая рука на моем бедре, притягивает меня ближе.
Я теряю контроль над собой. Мысль охлаждает мой пыл.
Что я сделала? Я рассказала ему о матери. Рассказала о своем прошлом. Я рассказала ему все обо мне, как будто это не имеет никакого значения. Как будто все будет хорошо. Но этого не будет. Он собирается убить меня. Изнасиловать меня. Хотя именно сейчас, когда мой язык танцует с его, это не выглядит, как изнасилование. Смерть будет такой? Заставит ли он меня хотеть того же?