Заключительный аккорд
Шрифт:
— Разве воина требует от нас другой морали?
На лица обоих сразу же набежала тень озабоченности.
— А разве во время войны запрещается любить?
— Я не думаю, что Тарасенко одобрит наши взаимоотношения, когда узнает об этом… Возьмёт да и переведёт одного из нас в другую часть. Для него борьба против врага — превыше всего.
Лицо девушки вплотную приблизилось к лицу Юрия. Он нежно погладил своей загрубевшей ладонью её щёки.
— Тарасенко, безусловно, хорошо разбирается в военных и политических вопросах…
Зина прижалась к нему. Юрий почувствовал тепло её тела.
— Любовь сильнее всего, — шепнул он. — Наша любовь, Зина…
Юрий впервые в жизни говорил девушке такие слова. Раньше слова «я люблю тебя» казались ему неестественными, какими-то театральными. А сейчас они сами сорвались с его губ.
— Островский сказал, что жизнь даётся человеку один раз и прожить её нужно так, чтобы не было стыдно за прожитые годы… Я не цитирую, но почти точно…
Юрий обнял девушку за плечи, прижал её к себе.
— Я люблю тебя больше всего на свете, — прошептала Зина.
Они даже забыли о морозе, а он тем временем покалывал их щёки. Обоих их пугала неизвестность.
Со стороны передовой доносился приглушённый рокот артиллерийской канонады.
— Хорошо бы сейчас очутиться в Сухуми, ну хотя бы на несколько часов… — начала Зина и замолчала.
На следующее утро Юрий Григорьев спустился в бункер, где размещался коммутатор. Работало несколько раций.
— Тридцать пятый, как слышите меня? — запрашивала одна из радисток.
Юрий подошёл к Зине и остановился за её спиной. Девушка работала быстро: её движения были точными и ловкими. По щекам её разлился слабый румянец. Юрию снова захотелось погладить Зину по волосам.
Зина Бунинская родилась в Киеве в двадцать четвёртом году. Выучилась на учительницу, потом перешла на комсомольскую работу. Как только началась война, она добровольно ушла в Советскую Армию…
Зина неожиданно и быстро обернулась. Глаза её радостно блеснули.
— А я тебя ждала…
Обхватив её лицо ладонями, он поцеловал её в губы, а сам невольно подумал: «Такая красивая девушка любит меня, и я её люблю…»
В этот момент рация заработала. Вызывала разведгруппа, действующая по ту сторону фронта.
Зина склонилась над аппаратом и быстро записала то, что ей передали, а затем в свою очередь передала текст закодированной радиограммы в штаб. При этом чувствовалось, как она волнуется. Собственно говоря, такое волнение охватывало всех, кто принимал радиограммы с той стороны, от товарищей, которых на каждом шагу подстерегала смерть.
Передав радиограмму, Зина снова повернулась к Юрию:
— Придёт день, когда мы будем только вдвоём.
Юрий кивнул, а затем сказал:
— А до этого мы должны вызволить наших товарищей, то есть выполнить полученный приказ. Дело это совсем не лёгкое.
— Я знаю, — не сказала, а, скорее, выдохнула Зина, и на её лице снова появилось выражение озабоченности и страха. Так было всегда, когда Юрий уходил на выполнение очередного задания. Она обвила его шею руками и зашептала: — Скоро война кончится. Почему бы нам уже сейчас не сделать так, чтобы мы больше не расставались. — Она поцеловала Юрия в губы. — А ещё я хочу, чтобы у меня были дети, много-много детей. И пусть все они будут похожи на тебя.
— Зиночка, дорогая! Да я тебя просто не узнаю! — с нежностью воскликнул он.
— Ты меня ещё не знаешь! Придёт время, и ты ещё раскаешься, что связал свою судьбу со мной!
— Глупышка ты моя! Какая ты у меня красивая! Я тебя никогда и никуда не отпущу. Пусть штабные «сухари» сколько угодно мне объясняют, что здесь не место и не время для любви, я от своего не отступлюсь. Оттого, что мы вместе будем, общее дело не только не пострадает, но даже выиграет.
Юрию казалось, что часы на его руке тикают слишком быстро и громко, напоминая ему о полученном задании.
— Зина, — тихо проговорил он, — через час мы уезжаем.
Зина полезла в карман гимнастёрки и достала оттуда монету.
— Посмотри, что у меня есть.
Это была первая советская копейка. В ней была пробита маленькая дырочка, чтобы её можно было носить на шее как амулет.
— Мне её дали, как только я пошла в школу. С тех пор я с ней не расстаюсь. Возьми!
В нерешительности Юрий взял монету и долго разглядывал её.
— Она принесёт тебе счастье.
— Милая Зиночка, я уверен, что через несколько дней мы с тобой обязательно встретимся. — И, наклонившись к уху девушки, он зашептал: — А самое большое счастье для меня — эти минуты с тобой…
Девушка покраснела и сказала:
— Береги себя. — На глазах её появились слёзы.
— Ты должен держать руку на уровне лба, вот так, — поучал Фаренкрог Юрия Григорьева, переодетого в форму обер-ефрейтора вермахта.
— Слушаюсь, господин хауптман! — по-немецки ответил Юрий, которому плохо удавался звук «х».
— В двадцать часов построение. Понятно? — спросил Фаренкрог.
— Слушаюсь, господин капитан! — повторил он ещё раз.
— Вот теперь уже лучше.
Григорьев достал из чемодана рацию и поставил на стол так, чтобы её каждую минуту можно было спрятать. Надев наушники, он взялся за ключ и вышел на приём. Начал набрасывать на листке бумаги ряды цифр, а затем сам перешёл на передачу. Закончив передачу, убрал рацию в чемодан и задвинул его под кровать. Вытер пот с лица.
— Сегодня вечером они пройдут здесь. — Григорьев посмотрел на Фаренкрога. — Ровно в двадцать часов.
Снаружи раздался топот. Григорьев застыл возле постели. Фаренкрог нащупал пистолет, лежавший у него под подушкой.