Заколдованный замок
Шрифт:
— Ага! — насмешливо произнесла мадемуазель. — Вы любите старую «училку»? Так я и вам поверила! — Но при этих словах голос ее ощутимо сорвался.
— Вы вовсе не старая, — гнула свое Мейбл. — По крайне мере, не слишком старая, — весело добавила она. — И вы прекрасны, как самая прекрасная принцесса.
— Ах вы, льстецы! — рассмеялась мадемуазель, и Мейбл побежала вслед за ребятами, которые от смущения уже успели укрыться на лестнице.
Мадемуазель осталась сидеть в гостиной, и всем очень повезло, что на этот раз она не занялась каким-нибудь серьезным делом, потому что дверь гостиной то и дело распахивалась, едва успев закрыться. Им потребовались вышитые занавески и диванные подушки. Им была очень нужна чистая простынка, но Лиз сказала, что ни в коем случае не позволит взять простыню — но, может быть, ее все-таки
— Что вы еще хотите, невозможные дети?! — вскричала она. — Нет у меня румян, нет и фальшивых волос. Может быть, вы хотите выдрать мои зубы?! — и она обнажила их в беззаботной улыбке.
— Говорила же я, что вы сказочная Принцесса, — завороженно молвила Мейбл. — Теперь-то я точно знаю: вы — Рапунцель. Вы всегда должны носить волосы только так! Можно нам взять с камина веер из павлиньих перьев и эти штуки, на которых держатся занавески? И потом, нам нужно как можно больше носовых платков.
Отказу они ни в чем не знали. Они получили и веер, и носовые платки, и большие листы плотной дорогой бумаги из классной комнаты, и самую лучшую кисточку, какая нашлась у мадемуазель, и даже ее коробку с красками.
— Кто бы мог подумать! — пробормотал Джеральд, в задумчивости посасывая кисточку и глядя на только что созданную им маску. — Кто бы мог подумать, что она такой молодец! Почему это розовая краска всегда пахнет, словно лекарство?!
В этот день все шло как нельзя лучше. Сами знаете, бывают такие дни, когда все удается с самого начала. Все, что вам нужно, вы сразу можете найти, все понимают вас, никто не занудствует, и за что бы вы не взялись — все выходит отлично. А бывают ведь и другие дни — об этом мы тоже хорошо помним, — когда шнурки на ботинке ни с того ни с сего рвутся, расческу невозможно отыскать, зубная щетка вырывается из рук, проделывает немыслимый пируэт и скрывается под кроватью — и попробуй-ка извлечь ее оттуда! — мыло падает, пуговки расстегиваются, какая-то гадость попадает в глаза, а чистого носового платка нет как нет, воротничок у края загибается и режет шею, в последней момент рвутся подтяжки, а под рукой нет даже веревки, чтобы закрепить брюки. К завтраку выходишь с опозданием, и все сердятся, как будто это нарочно, а потом все идет из рук вон плохо: тетрадь с домашним заданием куда-то пропадает, учебник арифметики падает в лужу, а стоит достать нож, чтобы очинить карандаш, как страдает вовсе не карандаш, а палец. Большой палец непременно попадет в дверную щель и потом весь день болит, а если взрослые выдумают вам какое-нибудь поручение, то вы обязательно ухитряетесь все перепутать. Перевернув чашку с чаем, обнаруживаете вдобавок, что масло почему-то не хочет намазываться на хлеб — и наконец вы ложитесь в постель, никем не утешенные, и мало радости твердить, что все это произошло сегодня совсем не по вашей вине.
Но день, который мы описываем, был совсем не из таких дней. Даже чаепитие в саду, на кирпичной площадке возле кустарника, где было достаточно ровное место, чтобы расставить стол — даже оно вышло вполне удачным, хотя четверо из пяти сотрапезников думали гораздо больше о своем спектакле, чем о чае, а мадемуазель думала о чем-то, что казалось ей более важным, чем чай и спектакль вместе взятые.
Затем еще какое-то время таинственно хлопали двери, кто-то с кем-то перешептывался, и то в коридоре, то
Было еще светло, когда наконец прозвенел обеденный колокол (об этом условном сигнале они договорились за чаем и вовремя предупредили Лиз). Мадемуазель отложила книгу и проследовала из освещенной закатным солнцем гостиной в столовую, где уже зажгли газовую лампу. Лиз, хихикая, отворила ей дверь и вошла следом. Окна были закрыты, и узкие полоски света пробивались над и под рамами. Черно-зеленая скатерть из ученической столовой, подвешенная на бельевой веревке с заднего двора, служила занавесом, и хотя бельевая веревка глубоко проседала под этой тяжестью, занавес все же вполне исполнял свое предназначение, отделяя от зрителей ту часть комнаты, которая превратилась в сцену.
В другом конце комнаты были расставлены ряды стульев — похоже, ребята приволокли все стулья, какие нашлись в доме, — и мадемуазель содрогнулась, разглядев, какая странная публика заняла места в импровизированном зале. Здесь была старуха в высокой шляпе, при помощи красного платка завязанной под у нее под подбородком; дама в большой соломенной шляпе с невероятно длинными руками, которые перевешивались через спинку стоявшего перед ней стула; несколько неуклюжих мужских фигур — все они тоже были в шляпах.
— Вы пригласили друзей? — подавленно обратилась мадемуазель к тем, кто скрывался за складками занавеса. — Вы должны были попросить у меня разрешения.
Послышался смех и что-то очень похожее на «Ура!».
— Все в порядке, мадемуазель Рапунцель! — весело окликнула ее Мейбл из-за превратившейся в занавес скатерти. — Включайте свет. Это только начало представления.
Лиз, все еще хихикая, протиснулась между рядами стульев, сбив при этом шляпу с головы одного из гостей, и зажгла три больших газовых светильника.
Мадемуазель уставилась на ближайшего к ней зрителя, наклонилась поближе, чтобы рассмотреть его и тут же с нервным смехом опустилась на стул:
— Они неживые! — воскликнула она.
В ту же минуту то же самое обнаружила и Лиз — только она известила об этом громким воплем и совсем иными словами:
— Нутра у них нет! — объявила она.
Семеро зрителей, смиренно устроившиеся среди множества стульев, и впрямь не имели никакого заслуживающего упоминания «нутра». Тела их были созданы из скатанных одеял и подушек, вместо позвоночника каждому вставили палку от метлы, а клюшки и зонтики превратились в руки и ноги. Плечики, на которые мадемуазель вешала свои блузки и платья, так и остались плечами, перчатки, набитые носовыми платками, отлично заменили кисти рук, а лицами послужили картонные маски, нарисованные после обеда отважной, хотя и неумелой кистью Джеральда и распяленные на круглые диванные валики. Как Джеральд ни старался, лица вышли страшноватые — по правде говоря, догадаться о том, что это именно лица, можно было только по тому, что маски занимали привычное для лица положение — знаете, между воротничком и шляпой. Брови чучелам Джеральд яростно наваксил сажей, глаза вышли размером (да и формой) с крону, а на губы и щеки ушел весь тюбик розового цвета и почти половина алого.
— Вы добыли себе зрителей, а? Молодцы! — воскликнула мадемуазель, успокаиваясь и хлопая в ладоши. Под ее аплодисменты занавес пошел вверх — вернее, разъехался в стороны. Чей-то голос, задыхаясь, пролепетал: «Красавица и Зверь», и перед глазами зрителей предстала сцена.
То была настоящая сцена — все столы были сдвинуты вместе и накрыты розовыми и белыми занавесками. Сцена вышла слегка шаткая, скрипучая, но смотреть на нее было одно удовольствие. Большой, сложенный пополам лист картона с прорезями, через которые просвечивал огонь спрятанный за этим экраном свечки, вполне наглядно являл собою домашний очаг; болванка для шляп (собственность Лиз), установленная на стуле и подсвеченная фонариком, не могла быть ничем иным (разве что вам вздумается спорить назло, из чистого упрямства), как медным котлом. Картину довершала корзина для мусора, в которой почему-то оказалась верхняя одежда, и голубая пижама, раскинувшаяся на спинке стула. Едва ли к этому требовалась еще и ремарка из-за кулис: «Прачечная в доме Красавицы». Всякому и так было ясно, что это, конечно же, прачечная. Чем же еще это могло быть?