Закон души
Шрифт:
…Рассветный туман, покамест я шел из квартала Нютки, просветлел, явственней стало для взора, каким жестким морозом обложен город. Коленки больно калит холодом. Спешу на шаровидный ореол наружной лампочки подъезда.
Прислушиваюсь, гонится за мной Ключевка или запуталась в тумане. Около подъезда поворачиваюсь. Оранжево, мохнато лучатся сквозь пар окна. Ключевка — следит, наверно, из тумана — пододвинула под мои ноги береговой гребень Кизила. К деревне, тяжко склонясь вбок, ползет грузовик с сеном. На возу сидит старая дева Шура Перетятькина. Она держится за черенок воткнутых вил. Узнав меня, она встает и машет. Зеркально блестит на ее животе
На утиной перевальце машина вплывает в Ключевку.
Бреду по красным камням. Ниже переката река переходит в плес. Ярко, словно на исподе листьев облит охрой, полыхает белокопытник, покачиваемый струями. Его желтизна празднично отражается в никеле прибрежных вод.
Я счастлив.
И вдруг меня словно прожигает мысль: век моей душе тянуться к этим местам отовсюду.
Я отказался от намерения предложить пятьдесят рублей Жене в долг. Может не взять. А если и возьмет, то с отдачей, и по этой причине ее семью не меньше двух месяцев будет лихорадить безденежье. Надо хорошенько покрутить мозгой, чтобы деньги попали к ней безвозвратно.
Меня осенило: будто я вор и похитил деньги у одной красавицы, но затем, движимый благородством придумал способ вернуть пропажу.
На тетрадном в косую клеточку листке я написал:
«Пострадавшая!
Вчера в местной газете поместили фельетончик про воров. Среди них были свои в доску хлопцы. Мы с товарищем решили пробежать фельетончик. Чтение фельетончиков полезно. Усваиваешь, кто на чем сгорел, меньше промахов. И, в общем, нам было интересно, какие сроки сунули ребятишкам. Покупали в киоске газетенку, я и узнал тебя. Отходим, говорю товарищу: «Видел киоскершу? Вчера в трамвае выдернул у нее полусотку». Товарищ вздыбился: «Сундук ты с клопами! Что ты наделал? Это же несчастная девчонка: у нее мачеха когти из дому подорвала, отец умер и она осталась с тремя малютками».
Получай, дорогуша, валюту обратно. Записку порви. И молчок. За треп караю.
Я вывел подпись и невольно подумал, не слишком ли был усерден в грамматике и те ли жаргонные словечки применял. Женя может не поверить, что записку писал вор. Надо бы наделать ошибок. В конце концов я решил: вор в основном пошел грамотный. Послюнил языком клеевые полосы и запечатал конверт, куда положил и тетрадный листочек и пятьдесят рублей.
Теперь письмо нужно ловко подбросить в киоск. Вдруг не сумею, и Женя заметит, кто подбросил? Это провально закончится для меня: либо примет за взаправдашнего вора, и уж тогда-то к ней не подступишься, либо отнесется к деньгам как к подачке.
В половине десятого, одевшись в старье — родная мама не узнает, — я уже стоял у колонны триумфальной проспектной решетки, ожидая приезда грузовика, развозящего по киоскам газеты и журналы.
План был прост: близ киоска останавливается грузовик, к нему выбегает Женя, из кузова выбрасывают тугой бумажный мешок, Женя уносит мешок и в электрической теплыни киоска извлекает из мешка содержимое.
И тут я вступаю в действие. Отрываюсь от колонны, пересекаю шоссе, Женя подсчитывает, сколько чего привезли, и сверяет с накладной, в сосредоточенности она не замечает, чьи лица
Подкатил грузовик. Шофер слазил в кузов за мешком и отнес в киоск.
Сделал любезность — поезжай дальше, так нет, медлит: лясы точит. Туловище на улице, голова в киоске. Хоть водитель и плотно зажал шею меж косяком и дверью, все равно киоск выстудит — крутенек мороз.
Неужели шофер нравится Жене? Он пожилой — все тридцать набрал. И наверняка ниже ее на целую голову. Давай, давай, жми в кабину! Нечего подсыпаться. Думаешь, если Женя хорошенькая, то падка на ухаживания. Обрыбишься. Не на ту напал. Стоп! Что-то я шибко разошелся. Не знаю парня, а костерю. Может, он без всяких худых мыслей разговаривает с ней или передает поручения начальства.
Водитель сел в кабину. Грузовик прокатил мимо меня.
Виляя в потоке машин, бегу через шоссе. Сразу два леденящих душу опасения: вдруг окно не открыто; вдруг, если оно и открыто, конверт упадет на электроплитку и мгновенно сгорит? Сгорит — еще полбеды, — пожар возникнет. А ведь все в киоске, как березовая кора.
Киоск.
Удары сердца колокольным набатом отдаются в горле.
Синяя створка. Спина Жени. Превосходный момент! О, провал, оконце на болтике. Ударом кулака не растворить. Дверь? Правильно. Письмо в щель и поддам щелчком.
Хоп — и конверт в киоске. Грохочу подметками по мокрой дымящейся полоске асфальта, по бокам которой снег. Под тротуаром паропровод, зной пронимает землю, от него и длинная асфальтовая полоса — проталина.
Как обычно, в этот час на проспектном тротуаре редки прохожие. Я побежал мимо старухи — она семенила за крытой детской коляской, резиновые колеса которой были укреплены на полозьях, мимо школьника — он доставал кончиком языка сметану из стеклянной пол-литровой банки, мимо монтера — он тащил тяжелую кирзовую сумку, где лежали полные монетные кассы, вынутые из телефонов-автоматов, мимо выпивохи — он уже качался и крикнул мне: «Паря, строим!»
До угла ателье мод близко. На всякий случай я повернулся. Дверь киоска распахнулась, и оттуда сверкнули Женины глаза. Я мгновенно отвернулся, но, отворачиваясь, заметил, как Женя рывком выскочила на тротуар. Неожиданно для себя сделал несколько таких длинных скачков, что им подивился бы Тер-Ованесян.
За спасительным углом ателье мод увидел тучного офицера милиции.
Я не знал, рванулась Женя за мной или нет, но мне казалось, что она мчится по тротуару, может, из любопытства — посмотреть, кто подбросил конверт.
Свернуть на проспект и опять дуть по проталине? Поймают. Кинуться навстречу милиционеру, вступившему под свод правого арочного прохода? Если он даже бросится наперерез, я успею проскочить в левые ворота, и офицер не сможет меня перехватить. А там я начну петлять закоулками дворов и скроюсь: спущусь в подвал или взлечу на чердак.
Где-то в глубине была зыбкая надежда, что милиционер не обратит на меня внимания: мало ли кто носится по улицам, но, наверно, я вызвал у него подозрение, и он бросился наперерез, да еще со стремительностью, неожиданной для его грузности. Беги я напропалую к левому арочному проходу, офицер сцапал бы меня. В последний момент, ну, прямо у него перед носом, я встал, как вкопанный, и стреканул через середину арки. Ему было трудно сразу остановиться. Где-нибудь на планете со слабеньким притяжением подобный бомбовидный дяденька, набрав неосторожный разгон, может стартовать в космос.