Закон и женщина
Шрифт:
— Скажите доктору, чтобы он взял с собой какого-нибудь мужчину, — прибавил Бенджамен. — Ему может понадобиться помощь.
Садовник взглянул сурово.
— Разве я не могу помочь? Это мое дело, и я не уступлю его никому.
Я вернулась в прихожую и села на стул, стараясь успокоиться. Бенджамен начал ходить взад и вперед по комнате.
— И этот и та, оба любят его, — прошептал он задумчиво. — Полуобезьяна-получеловек, а они любят его. Это непостижимо для меня.
Садовник привел доктора, спокойного смуглого решительного человека. Бенджамен вышел им навстречу.
— Я запер его, — сказал он. — Вот ключ. Не пойти ли мне с вами?
Доктор, не ответив,
— Дайте мне ключ! Вы не можете принести никакой пользы, вы только раздражите ее.
Сказав это, он сделал знак садовнику и направился к лестнице. Я решилась остановить его.
— Могу я остаться здесь, сэр? — спросила я. — Мне очень хотелось бы…
Доктор поглядел на меня.
— Вам лучше отправиться домой, сударыня, — сказал он. — Знает садовник ваш адрес?
— Знает, сэр.
— Я дам вам знать через садовника, чем это кончится. Последуйте моему совету, отправляйтесь домой.
Бенджамен взял меня под руку. Доктор и садовник пошли наверх.
— Мы не послушаемся доктора, — прошептала я. — Мы подождем в саду.
Бенджамен не хотел и слышать об этом.
— Нет, я увезу вас домой, — объявил он решительно.
Я взглянула на него с удивлением. Мой старый друг, всегда кроткий и уступчивый, выказал теперь настойчивость и силу воли, которых я не подозревала в нем. Он вывел меня в сад. Наш извозчик ждал нас у калитки.
На пути домой Бенджамен вынул из кармана свою записную книжку.
— Что сделать, друг мой, с чепухой, которую я написал здесь? — спросил он.
— Неужели вы записали все? — спросила я с удивлением.
— Когда я берусь за какое-нибудь дело, я исполняю его, — ответил он. — Вы не давали мне знака, чтобы я кончил, и я записал все слово в слово. Что сделать теперь с этими записками? Выбросить их в окно кареты?
— Отдайте их мне.
— Что вы сделаете с ними?
— Я еще сама не знаю. Я посоветуюсь с мистером Плеймором.
Глава XLI
МИСТЕР ПЛЕЙМОР С НОВОЙ СТОРОНЫ
Как ни была я утомлена, но в тот же вечер я написала мистеру Плеймору, уведомляя его обо всем случившемся и прося у него помощи и совета.
Записки Бенджамена были большею частью написаны стенографически и в таком виде были, конечно, бесполезны для меня. По моей просьбе он переписал их в двух экземплярах. Одну из копий я вложила в письмо к мистеру Плеймору, другую унесла с собой в спальню.
В долгие часы бессонной ночи я читала и перечитывала последние слова Декстера, стараясь найти в них какой-нибудь полезный для меня смысл. Напрасная надежда. Сколько я ни думала, эти странные слова не поддавались никакому объяснению, и я в отчаянии бросила бумагу. Чем увенчались все мои надежды на успех? Полнейшим разочарованием. Я слишком хорошо помнила все подробности моего последнего свидания с Декстером, и у меня не было надежды на его выздоровление. Я помнила также и слова докторского заключения, с которым меня познакомил мистер Плеймор. «Когда это случится, — писал доктор, — друзья его не должны будут питать надежды на его выздоровление. Равновесие, раз утраченное, будет утрачено навсегда».
Подтверждение этого ужасного приговора не замедлило дойти до меня. На следующее утро садовник Декстера принес мне уведомление, обещанное накануне доктором.
Мизериус Декстер и Ариэль были все в той же комнате, в которой мы оставили их. В ожидании распоряжений ближайшего родственника Декстера, его младшего брата, жившего в провинции и уведомленного о случившемся телеграммой, больной находился
Как ни было это печально, но отчет о положении Декстера был еще печальнее.
«Мой пациент находится в состоянии полнейшего идиотизма», — писал мне доктор, а простой рассказ садовника вполне подтвердил эти слова. Декстер был вполне равнодушен к доказательствам преданности бедной Ариэль, он, по-видимому, даже не замечал ее присутствия. Он сидел по целым часам в состоянии полнейшей летаргии и оживлялся, только когда ему приносили пищу. Он ел и пил с жадностью.
— Сегодня утром, — сказал мне преданный садовник, — нам показалось, что он оживился немного. Он начал озираться и делал руками какие-то странные знаки. Я не мог понять его, доктор тоже, но она, бедная, она поняла. Она принесла ему его арфу и вложила ее ему в руки. Однако толку было мало. Он не мог играть. Он только щипал струны, смеялся и бормотал что-то про себя. Нет, он не поправится никогда, это ясно для всякого. Кушает с удовольствием, как я уже сказал вам, но и только. Всего лучше было бы, если бы Господь прибрал его. Это все, что я могу сказать вам. Прощайте, сударыня.
Он ушел со слезами на глазах. Я тоже была тронута до слез.
Час спустя пришло известие, ободрившее меня. Я получила телеграмму от мистера Плеймора. В ней говорилось:
«Принужден ехать в Лондон сегодня вечером. Ждите меня завтра к завтраку».
На следующее утро мистер Плеймор был у нас. Он ободрил меня с первых же слов, К моему невыразимому удивлению и облегчению, он вовсе не разделял моего безнадежного взгляда на положение дел.
— Я не отрицаю, — сказал он, — что на вашем пути есть серьезные препятствия, но я не приехал бы к вам, не успев еще сделать главного дела, для которого я прибыл в Лондон, если бы записки мистера Бенджамена не произвели на меня сильного впечатления. По моему мнению, вы получили теперь первый шанс на успех, и я считаю себя теперь вправе предложить вам свою помощь. Помрачение умственных способностей этого несчастного заставило его сделать то, что он никогда не сделал бы в здравом рассудке, заставило его показать нам первые драгоценные проблески истины.
— Вы уверены, что в его словах есть проблески истины?
— Да, я нашел их в двух важных подробностях его рассказа, — ответил мистер Плеймор. — Вы правы, полагая, что память пережила все его другие умственные способности. Я полагаю, что во всем, что он сказал после того, как заговорил о письме, бессознательно высказалась его память.
— Но как объяснить его слова о письме? — спросила я. — Для меня они загадка.
— Так же как и для меня, — ответил он откровенно. — Самое трудное сейчас — разъяснить значение этого письма. Оно касается каким-то образом покойной миссис Макаллан, иначе Декстер не сказал бы, что оно «меч в его сердце» и не соединил бы ее имя с рассказом о том, как письмо было разорвано и брошено. Этот вывод кажется мне весьма правдоподобным, но дальше этого я не иду. Я не имею ни малейшего понятия о том, кем было написано письмо и что в нем. Чтобы попытаться узнать это, мы должны обратиться с расспросами за три тысячи миль отсюда, мы должны послать кого-то в Америку.