Закон вне закона
Шрифт:
– Вы там не очень, - "инспектор" закурил, присел рядом, наблюдая страшную сцену с азартным интересом.
– Не заваляйте девку по первому разу. Про начальство помните.
Сказал последние слова в своей жизни.
На полянке, со всех сторон, беззвучно возникли пятнистые призраки, медленно сомкнули кольцо.
Короткая автоматная очередь срезала "инспектора", опрокинула его на спину. Он дернул подвернувшейся ногой и застыл. Меж пальцев его мирно дымила сигарета.
Парень, что был сверху, вскочил и, долго не думая, сверкая голым задом, бросился в лес.
Короткая
Юрик поднялся, не отпуская девушку, и прикрываясь ею, стал медленно, шаг за шагом, пятиться к кустам, путаясь в спущенных штанах, болтая опавшим хозяйством.
Никто из призраков не сделал ни шага, ни выстрела. Просто за спиной Юрика возникла еще одна пятнистая фигура - Юрик рухнул снопом, будто ему подрубили ноги.
Путанин почувствовал, что его освободили, бросился к Ольге, подхватил на руки, стал лихорадочно прикрывать ее обрывками одежды. Ольга была без сознания.
Кто-то из призраков постелил на траву куртку, кто-то другой чем-то укрыл девушку. Третий склонился над ней, вглядываясь в лицо, достал из кармана флакончик - видимо, с нашатырем. Ольга чуть слышно, коротко простонала, открыла глаза.
Здоровенный парень, стоящий рядом с Путаниным добродушно ткнул его локтем в бок, указывая на край поляны:
– Гляди! Живой!
Путанин отвел глаза от Ольги, обернулся.
Юрик, не вставая, отталкиваясь пятками, скреб по земле задницей, отступая в кусты.
Путанин выхватил из рук парня автомат, в два прыжка догнал Юрика, вскинул оружие.
– Не надо!
– завопил тот.
– Я ей не впер. Я не успел...
Путанин нажал спуск. И держал прыгающий в руках автомат, пока не опустел магазин. Тело Юрика превратилось в кровавое месиво.
Подошел здоровенный парень, забрал оружие, сменил магазин, усмехнулся:
– Сколько патронов пожег. Я б его одним пальцем удавил.
"Вот я и стал убийцей, - подумал журналист.
– Убил безоружного человека. Не в бою. Не защищая жизнь или честь. Из мести. Из чувства справедливости".
Много лет спустя, когда перед его взором опять вставала та страшная картина, когда он видел голые дергающиеся ноги Ольги, ее нежное тело, зажатое меж двух грубых, грязных, беспощадных мужиков, когда он видел ее избитое лицо, искусанные груди - тогда на помощь измученным чувствам приходила другая картина: искаженное ужасом и болью лицо Юрика, его вздрагивающее под хлесткими ударами пуль тело, его брызжущая из паха, живота, головы кровь, куски его плоти, разлетающиеся лохмотьями в стороны. И его труп - только что живого негодяя, полного злой силы, - безразличный ко всему на свете, не опасный уже никому. Неспособный получать удовольствие, причиняя людям боль, страдание, унижение... И Путанин ловил себя на мысли, что ему иногда становится легче.
Неужели Сергеев был прав?
– Вы были правы, Алексей Дмитриевич, они перехватили их у поворота на Липовку. Пытались узнать у журналиста о наших планах. Ну и с девушкой...
– Вы успели? Все сделали как надо?
– Конечно.
– А журналист?
– Молодцом. Двоих мы сняли сами, а третьего он. Выхватил у Антона автомат и раскрошил насильника.
–
Операция "Феликс"
Вечер выдался хлопотливым. Поэтому целиком послушать лекцию старого бабника и кобеля профессора Кусакина мне не удалось. Меж всяких мелких дел я время от времени заезжал в возрожденный Дом культуры и был вынужден довольствоваться лишь фрагментами яркого выступления выдающегося литературоведа перед молодежью.
Дом культуры имел ужасный вид. Запущенный, заброшенный, дикий. Как в свое время в церквах устраивали то склады, то мастерские, то овощехранилища, так и в наше - кто только не пользовался этим Домом.
Правда, сегодня на обшарпанном фасаде висел красивый плакат или, точнее, афиша, намалеванная кем-то из наших воинов. Большие буквы: "Лекция о любви и сексе". Буквы поменьше: "Выступает проф. А.И.Кусакин". Самые маленькие: "Приглашается вся желающая молодежь. Вход бесплатный". А рядом с этими буквами два рисунка - сердце, пробитое стрелой, с каплей крови и Купидончик с луком, крылышками и голой пипиской.
Желающей молодежи собралось навалом - хлебом мы город обеспечивали, а вот насчет зрелищ пока отставали.
Публика по составу была разная: и наивная, и нахальная, и дурная, и агрессивная. Но присутствие наших парней делало ее одинаковой сдержанно-ироничной.
В руках - банки с пивом, в зубах - жевательные резинки.
Профессор вышел на авансцену, откашлялся в кулак и начал:
– Вы, жвачные! А ну прекратить: с вами профессор беседует- не хер собачий.
Начало хорошее. Многообещающее, во всяком случае.
– Друзья мои! Наша милиция заставила меня прочитать вам лекцию о самом главном в жизни человека: о любви. Подчеркиваю - человека. Кто не согласен - может убираться вон.
– Помолчал. Подождал. Никто не захотел отказаться от звания человека.
– Любвей на свете много. К Родине. К матери. К своему делу. К мужчине или, наоборот, к женщине...
Тут меня дернула за рукав возникшая сзади Лялька и кивнула: на выход.
На самом интересном для меня месте прервала - о любви к женщине.
Вернуться на лекцию мне удалось в тот момент, когда какая-то робкая домашняя девчушка подняла руку и дрожащим от смущения голоском спросила:
– Скажите, пожалуйста, профессор, чем отличается любовь от секса.
– Знаю - да не скажу, - буркнул профессор.
– Каждый из вас, если повезет конечно, узнает эту разницу в свое время.
– А вы?
– выкрикнул какой-то бритый наголо парень.
– А вы как узнали?
– Как узнал?
– Кусакин сделал вид, что задумался, вспоминает.
– В молодости я был страшный кобель. Девчонок у меня было без числа. И всяких блондинок и брюнеток не счесть, шатенок и того больше. Худенькие, полненькие, веселые, умные и глупые. Глазки - у какой карие, у какой синие.
– Он перевел дыхание.
– И что мы только с ними не вытворяли!.. В свободное, конечно, от основных занятий время. И так пробовали, и этак, и совсем по-другому. И все вперемешку. Хорошее было время. Но, признаюсь, начало мне это немножко надоедать. И девочки разные, и способы - а вроде выходит все одно и то же.