Закон вне закона
Шрифт:
– Сделайте заключение и закопайте здесь.
Лучше всего, конечно, было бы доставить эти "фрагменты" Качку и его ребятам. В назидание.
– Когда эта казнь совершена? Примерно можете сказать?
– вопрос эксперту.
– Сутки, не больше.
– Ладно, мы на обратном пути за вами заедем.
Водитель, участковый да я. Два автомата, три пистолета.
– Сколько у Качка людей?
– спросил я Зайцева.
– Пятеро, по моим данным.
– Вооружены?
– Конечно. Кто чем - железки, ножи, ружья. Это - что я знаю.
Машина выскочила из леса, пошла ухабами
– Во разор-то, - покачал головой водитель.
– Как в гражданку.
Так оно и есть. Война против нас давно ведется. А мы все ждем чего-то.
Дорога пошла вверх, машина взобралась на пригорок, а за ним среди лип показалась белая колокольня церкви.
– Лебяжий?
– Он самый. Сначала куда?
– Сначала к фермеру.
– Это на другом конце села, я покажу.
Проскочили, пыля, селом, свернули, мимо заброшенной мастерской, мимо заросшего пруда, глубокими колеями выехали к ферме Горшени, стоящей на далеком отшибе.
Остановились. Слева - пустой коровник, пустой навес для техники, пустой, с распахнутыми воротами, гараж; справа - добротный дом с двумя террасками, почти не видными из-за кустов сирени, за домом - огород, на краю его, у прудика - рубленая банька.
Двери в дом закрыты, за окнами никто не мелькает бледными лицами. Тишина. Настороженная. Тревожная. Которая вот-вот может оборваться. Криком. Выстрелом.
Не сводя глаз с дома, мы вышли из машины. С оружием.
Приблизились к крыльцу. Участковый легонько постучал в окошко.
– Кто?
– послышался за дверью (давно там стоит) напряжен ный голос.
– Никитич, это я, участковый.
– А с тобой?
– Свои, Никитич, милиция из города.
Загремели засовы, открылась дверь. На пороге появился высокий мужик, загорелый, ладони - лопатами. За его спиной - двое добрых молодцев. Косая сажень, кулаки - арбузы.
– Кто такие?
– не входя, спросил Зайцев.
– Племяши мои, погостить заехали.
– Горшеня посторонился, давая нам дорогу, парни тоже раздвинулись - как два шкафа, двухдверной конструкции каждый.
Через опрятные сени прошли в комнату. Зайцев побегал глазами туда-сюда, шагнул к печке, вытащил из-за нее двустволку.
Переломил стволы, извлек патроны.
– Картечь, да, Никитич?
– Она самая, - согласился Никитич.
А парни промолчали.
Зайцев заглянул за занавеску, не поленился нагнуться до пола- выудил из-под лежанки еще одно ружье.
– А третье небось в шкафу, да?
Горшеня молча кивнул.
– Вооружились, стало быть?
– спросил я.
– Молодцы. Одобряю ваши действия.
В ответ угрюмое молчание.
– А хозяйки твои где?
– поинтересовался Зайцев.
Горшеня трудно сглотнул комок в горле:
– Там, в дальней горнице.
– Позови-ка.
Горшеня отрицательно покачал головой.
– Не надо на них смотреть. У них вид плохой.
– Рассказывай. И ничего не бойся. Мы с добром к тебе пришли. Это полковник Сергеев, начальник городского Штаба по борьбе с преступностью.
Мне на гордость и радость блеснул наконец-то в глазах Горшени огонек.
– Да что особо рассказывать? Они и раньше наезжали, когда я еще в силе был. Платил, конечно, что сделаешь? А нынче дела совсем угасли. Кредиты пришла пора возвращать, пеня набежала. Ну, выход один - сворачивать дела. Все распродал, даже легковушку - в общем, для банков деньги собрал. Горестно, конечно. Вся мечта кончилась. Об земле. Об урожае. Об хорошем достатке. Об уважении... Ну тут как раз эти и заявились, втроем. Прослышали, мол, разбогател ты враз, Горшеня. Делиться надо. Я аж чуть не взвыл. Побойтесь, говорю, Бога, ребята. Нет у меня ничего, один минус на балансе остался, все за долги уходит.
– Он положил тяжелые руки на стол, пальцы вздрагивали.
– Ладно, говорят, мы сговорчивые. Давай за столом консенсус устроим. Где, мол, хозяйки твои? А я, не видя дурного, обмолвился: в баньке, день субботний... Они все там парились- жена, теща, дочки, младшей - десятый годок. Вот, говорят, и мы с ними попаримся. А ты посиди здесь, подумай об наших делах. Я еще ничего не сообразил, а они меня в наручники, из горки стаканы взяли, водку из холодильника - и в баню... Прижмурился, скрипнул зубами.
– Долго назад не шли. Всех моих хозяек... Даже малолетку. Да не по одному разу. Издевались, били. Заставляли всякую им пакость делать. И все мне рассказали. Да еще хвалились: радуйся, дед, что со слов узнал, а не глазами видел. Еще выпили. Ну мы пошли, говорят, устали с твоими бабами да девками. Завтра, мол, снова придем. Повторим урок. Наглядно. Чтоб ты все хорошо видел.
Вот, журналист Путанин, а ты говоришь: рука не поднимается. Не дай тебе судьба на себя такое примерить. Хотя всякое может случиться, на большой-то дороге.
– Ну что делать было? Душа аж горит от боли. Созвал я хлопцев своих, одного мы поймали, который Ленку мучил, свезли в лес. Он там изгаляться начал, про дочку, повторять не хочу. Вскипели мы. Ну и привязали к березам. Веришь, - он поднял голову, взглянул тоскливо, - легче стало, как разметало его по лесу. И ничуть жалость не шевельнулась в душе. Сажай меня, полковник, пока я остальных не отловил...
Вот, господа бандиты, урок истории вам. Было такое, кажется, с князем Игорем. Достал он своим немереным рэкетом мирных древлян, и раскидали его березами по лесу.
– Сегодня их ждете?
– спросил Зайцев.
– Ждем вот.
– Ладно, - сказал я, - разбирайте свои ружья, становитесь в строй. Поможете нам. Только больше так не поступайте. Не ваша это забота - наша. А ваша забота - пахать да сеять и нас кормить досыта, чтобы мы силой наливались и бандюков не боялись.
Горшеня улыбнулся.
– А что, ребята, пока ждем, может, по рюмашке?
– Да кто ж откажется?
– поймал мой взгляд участковый.
– Ты только сходи, хозяек своих успокой. Скажи, мол, друзья в гостях.
– А вот про вас, товарищ Сергеев, хороший слух ходит. Будто вы всех бандитов без суда расстреливаете, так ли?
– Кто заслужил - обязательно.
– А этим... чего ж будет?
– По-старому, - сказал Зайцев, - посадили бы их, кого на сколько. А у нас сейчас другая милиция, своя. Со своими законами.