Залог мира. Далекий фронт
Шрифт:
— Ладно, — сердито сказал заинтересованный Грингель. — Подожди, я сейчас всё сделаю.
Он пошёл на кухню, зажёг газ, вскипятил кофе, достал хлеб, масло и поставил всё это перед Хорстом.
— Боюсь, что я нанесу непоправимый урон вашим запасам, дядюшка, — сказал Хорст, намазывая масло тончайшим, еле видимым слоем.
— Ничего, — буркнул Грингель, принимаясь за еду. — Мне хватает.
— Вы попрежнему на том же заводе?
— Да, там же.
— Всё поршни обтачиваете?
— Нет, я теперь директор, — хмуро ответил Бертольд. Ему казалось, что племянник хочет скрыть от него какую-то
— Вы всё шутите, дорогой дядюшка, — отхлёбывая кофе, сказал Хорст.
— Нет, не шучу. Я в самом деле директор завода.
Глаза у Хорста испуганно забегали. Он почувствовал по тону, что дядя говорит правду, и не знал, как теперь вести себя с Бертольдом Грингелем. Наверно, это бестактно врываться поздно вечером к директору завода, даже если это родной дядя.
— Ну, рассказывай, — напомнил Грингель, когда племянник допил кофе.
— Это не слишком весёлая история, — предупредил Хорст. — Вы правильно заметили, что война уже давно кончилась. А только нашего брата опять берут в армию, на первый взгляд, якобы добровольно, а на самом деле принуждают безо всяких. Вот и пришлось удрать. Что касается меня, то я больше воевать не намерен.
— С кем воевать? — рассердился Грингель.
— Так ведь с кем прикажут! Вы, наверно, не знаете, дядя, что у нас в Кёльне творится. Мы теперь живём по плану Маршалла. А это значит работы не найти нипочём, по карточкам ничего не получишь, да и денег нет. Отец тоже без места уже сколько времени. Вот мы с ним и ходили по городам, работёнку приискивали. Только ничего из этого не вышло, и вернулись мы опять в Кёльн. Иду я в первый день по улице, вижу, открыт магазин американский. В витрине всё, что твоей душе угодно, даже тропические фрукты — финики, бананы, апельсины и всякое такое. Огромные ананасы!
Хорст показал руками, какие большие ананасы продавались в магазине, и продолжал:
— Да. Посмотрел я на эти фрукты и сам не знаю, как это получилось, а только взял камень и — раз по витрине! Стекло вдребезги. Ну, конечно, меня сразу схватили и повели в полицию.
Грингель даже отставил чашку, слушая Хорста. Казалось, будто парень рассказывает не о Кёльне, а о какой-то неведомой стране.
— А в полиции, — рассказывал Хорст, — первым делом спрашивают, кем был во время войны, какая воинская специальность. Отвечаю, танкист. Очень приятно, говорят, нам как раз танкисты и нужны. Я сперва ничего не понял. Потом мне разъяснили: предлагают на выбор — либо в тюрьму, отсиживай за разбитое стекло, либо снова воевать.
— Да где воевать? — всё ещё недоумевал Г рингель.
— О, воевать есть где! В Греции — раз, во Вьетнаме — два, на каких-то голландских островах — три. А кроме того генерал Гудериан тоже что-то затевает. В общем, подумал я, подумал — и подался сюда. Пусть меня тут судят, уплачу штраф, зато уж в армию не заберут. Если вы разрешите, дядюшка, я сегодня у вас переночую, а завтра постараюсь найти какую-нибудь работу. В крайнем случае батрачить в деревню пойду.
— Ты завтра пойдёшь работать ко мне на завод, — твёрдо сказал Грингель.
— Вот это совсем замечательно! Хотя да, вы ведь директор. Теперь уж я как-нибудь сумею устроиться на «Мерседесе»…
— Точно так же, как и на всяком другом
Но дальше рассказывать Хорст не смог. Слова не шли у него с языка. За всю свою сознательную жизнь он не видел города, где бы не было безработных. Возможно ли это на самом деле?
Грингель понял его изумление и с тоской подумал о брате. Значит, там всё осталось по-старому: толпа рабочих у биржи труда, голодные глаза детей, солдаты, проходящие с духовым оркестром по улицам города…
Перед ним предстала панорама старого Кёльна с высокими иглами собора и широкой центральной улицей. Казалось, он даже видит осколки стекла, разбитого Хорстом. Может быть, впервые он мысленно сумел отрешиться от того, что его окружало, и с такой отчётливостью представить себе совсем иную Германию. И тогда особенно болезненно почувствовалось, что страна разорвана, что только одна её часть вырвана из тисков нищеты, безработицы, голода.
— Рассказывай про отца, — приказал Бертольд.
Выяснилось, что старый Иоганн Грингель давно не может заработать на хлеб. Он хотел двинуться с сыном сюда, в советскую зону, но не смог: уже не носят ноги. А ведь надо было не только сбежать от полиции, что Хорст проделал довольно ловко, но и долго идти ночами, а потом перебираться через зональную границу.
— Не знаю, что будет с отцом, — говорил Хорст. — Я оставил его без угрызений совести. Всё равно там от меня помощи никакой, а здесь я хоть на посылку ему заработаю.
— Мы что-нибудь придумаем, — ответил Грингель.
Брату он, конечно, поможет, но как помочь тем десяткам, сотням тысяч безработных немцев, которые ходят по улицам западных городов в поисках куска хлеба? Голод может погнать их куда угодно, даже в армию. Этот голод хорошо продуман и организован. Он входит составной частью в программу Маршалла.
— Дядя, — прервал течение его мыслей Хорст. — А вы правда директор завода? Вы не в шутку сказали, что мне завтра можно идти на работу?
Голос Хорста передавал его искреннее волнение. Он боялся, что весь этот мираж может мгновенно рассеяться. Молодой человек уже упрекал себя. Как он мог с такой серьёзностью отнестись к сказкам Бертольда Грингеля!
— Не беспокойся, — ответил Бертольд, поняв недоверие племянника. — Завтра будешь работать. А таких директоров, как я, ты встретишь на многих предприятиях. Пусть тебя не удивляет, что простым людям поручили управление большими заводами. Скоро ты убедишься, что им доверили целую страну.
Утомлённый Хорст вскоре заснул, а Грингель так и не мог успокоиться. Рассказ племянника лишь подтверждал всё, что он и без того прекрасно знал из газет. Но, видимо, только сейчас жизнь на западе открылась ему во всей своей мрачной реальности. Конечно, американцы хотят, чтобы вся Германия стала их колонией, и для этого они уже начинают исподволь формировать армию. Нет, Бертольд Грингель и миллионы честных немцев этого не допустят. Немецкий народ уже начинает понимать, какая дорога приведёт его к счастью.