Залог мира. Далекий фронт
Шрифт:
Фрау Ранке подумала об успехах дочери. С тех пор, как Эдит начала работать в театре, их положение улучшилось. Правда, ещё неизвестно, что выйдет из этой затеи и не повредит ли она в будущем карьере Эдит. Но зато сейчас жизнь стала более сносной.
Сегодня Эдит отправилась на концерт в городской театр. Как она отвыкла от общества, сколько было волнений, пока она одевалась!..
Над городом прозвучал бой часов. В этот тёплый весенний вечер был отчётливо слышен каждый удар. Звуки долго вибрировали в застывшей тишине. Потом кто-то отпер входную дверь. Фрау Ранке, не
Эдит легко вошла в комнату. В длинном вечернем платье, оживлённая, всё ещё под впечатлением шумного общества, она показалась фрау Ранке внезапно помолодевшей.
Эдит опустилась в кресло и сказала:
— Если бы ты знала, мама, как это было красиво!
— Рада за тебя, Эдит, — сухо ответила Криста, не разделяя возбуждения дочери.
— Как чудесно они поют и танцуют! Столько бодрости и веселья!
— В Голливуде, надо полагать, всего этого будет значительно больше.
— Да, конечно… — Эдит запнулась, будто ей напомнили о чём-то неприятном. — Ты права, мама, но я не знаю, буду ли я там чувствовать себя так хорошо и свободно. Понимаешь, за весь вечер никто ни единым намёком не напомнил о том, что мы — побеждённые немцы, что мы виноваты перед человечеством, и не только я, но и все мы ощущали себя полноценными, равными, нужными людьми, и это — самое радостное ощущение на свете.
Фрау Ранке недовольно поджала губы. Восторженность дочери никак не передавалась ей.
— А знаешь ли ты, Эдит, что сейчас говорят в городе? — подчёркивая каждое слово, спросила старуха.
— Ну уж, наверное, ничего хорошего.
— Да, очень мало хорошего, но именно о тебе.
— Обо мне? — искренне удивилась Эдит. — Кого же я могу интересовать в Дорнау?
— Тобой интересуются настоящие немцы.
— Настоящие немцы? Кто же они, эти люди, мама?
Разговор неожиданно приобрёл серьёзный характер, и Эдит вопросительно взглянула на мать.
— Это те, кто думает о будущем нашей несчастной страны.
— И что же они? — Эдит не отрывала глаз от матери.
— Они говорят, что Эдит Гартман подлаживается к русским, что она изменила Германии.
— Но, всё-таки, кто же это говорит?
Кркста Ранке не решалась ответить. Пожалуй, не стоит сейчас называть имена этих людей. Она уклонилась:
— Многие говорят…
— Но скажи мне, кто?
— Да твои же товарищи, артисты, наши знакомые.
Эдит откинулась на спинку кресла.
— Довольно, мама. Всё это я уже слышала не раз. Значит, убеги я завтра в Голливуд, это не будет считаться изменой Германии? Да и какой Германии, мама?
— Она у нас одна, Эдит.
— Нет, мама, вот тут-то ты и ошибаешься. Была Г ер-мания Гитлера, а будет настоящая Германия, с властью народа, немецкого народа. Вот и скажи, какой же из них я изменила?
Фрау Ранке вконец рассердилась. Нет, напрасно Эдит пошла в этот театр! Там на неё дурно влияют. И, не зная, как ответить на вопрос дочери, она сказала:
— Ты, Эдит, стала чересчур умной. Женщине это может повредить.
Но Эдит уже не могла остановиться.
— Ничего,
— Да, конечно, Германию под властью сеповцев, — иронизировала старая Криста.
— Нет, просто демократическую Германию. Слово «немец» люди произносили во всём мире с проклятиями, а оно должно приобрести новое звучание и новый смысл.
Наступила продолжительная пауза.
«С дочерью всё равно сейчас не договоришься, — решила старуха. — Эдит так возбуждена, что не может хладнокровно обсудить своё положение. Но ничего, фрау Ранке своего добьётся».
А Эдит сразу забыла слова матери. Перед её глазами снова возникла ярко освещённая сцена, сверкание клинков в огневой, стремительной пляске…
— Я пойду переоденусь, мама, — отрываясь от своих мыслей и вставая с кресла, сказала Эдит.
Старуха промолчала. По её мнению, дочь вела себя недостаточно почтительно. Следовало проявить в отношении к ней некоторую суровость. Но Эдит не обратила внимания на эту демонстрацию и ушла к себе.
Фрау Ранке недовольно скривила губы и стала рассматривать заштопанный чулок. Затем опустила гриб на колени и задумалась. Она сидела в неподвижности до тех пор, пока кто-то не позвонил у двери. Фрау Ранке пошла открыть и вернулась в сопровождении Штельмахера и Гильды.
Последние дни апреля Штельмахер целиком затратил на то, чтобы всеми правдами и неправдами получить пригласительный билет на концерт. Ни в каких списках он, естественно, не значился, и Штельмахеру пришлось немало похлопотать, прежде чем Зигфрид Горн достал ему желанное приглашение. Билет был на два лица, и, конечно, лучшей дамы, чем Гильда Фукс, конферансье не мог и придумать.
Хлопоты не пропали даром. Штельмахер гордо восседал в ложе, а теперь зашёл к Эдит поделиться впечатлениями. Правда, его привели к актрисе и деловые соображения.
— Добрый вечер, фрау Ранке! Мы прямо из театра, — гордо заявил Штельмахер.
— Добрый вечер! Где Эдит? — спросила Гильда.
— Переодевается, — ответила старуха. — Сейчас выйдет. А что, и вправду было так интересно?
— Исключительно! — восторгался Штельмахер. — Я долго добивался приглашения. И, кажется, кое-кто даже удивился, увидев меня там. Но мне это безразлично. Наверно, фрау Гартман тоже осталась довольна? — спросил он в заключение.
— Да, Эдит очень понравилось.
— Ещё бы! — неожиданно резко проговорила Гильда.
Штельмахер сразу отметил её недовольный тон:
— Что с вами, фрейлейн Гильда? Мне казалось, что вам было не скучно. Вы устали?
— Нет, Штельмахер, хуже.
— Что случилось?
— Да нет, ничего. Просто я сейчас вспомнила… Понимаете, получила письмо от дяди из Гамбурга. Извещает меня о разделе нашего имения, будто я сама об этом не знаю. Рекомендует мне, как своей наследнице, что-нибудь придумать для сохранения земли. Хорошо ему так рассуждать, сидя там, в Гамбурге, под крылышком англичан!