Замок Фрюденхольм
Шрифт:
Его жена ощипывала птиц, пока они еще были теплые, отделяя пух от пера; она делала это ловко, пальцы у нее были быстрые. Мариус работал медленнее. Она слышала, как он возился в сарае, ругался и проклинал гусей. В комнате радио громко объявило рождественское пение ангелов.
Каждый раз, когда Мариус приносил мертвого гуся в пивоварню, жена выговаривала ему: «Не держи в руках окровавленную птицу, когда утираешь нос! Посмотри, на кого ты похож».
Гуси стоили дорого. Птица не подлежала рационированию. Перо и пух для теплых перин и спальных мешков также находили хороший сбыт среди защитников европейской культуры в русские зимние холода.
Москва еще не была взята, Ленинград — тоже. Армии на Востоке после своих «бессмертных и никогда ранее
Стояла третья суровая зима. Никогда еще датчане не видели ничего подобного. Кое-кто считал, что во всем виновата артиллерия. Но учитель Агерлунд был уверен, что тут играют роль солнечные пятна. В газетах нельзя было писать о холоде, но люди его здорово ощущали.
— Наша экономика испытывает трудности, общее настроение несколько подавленное, — сказал «отец Дании» премьер-министр, в канун нового года. — Мы счастливы, что война нас не затронула. Но все же мы ощущаем ее в нашей стране и вот скоро уже два года живем под военной оккупацией иностранной державы. К счастью, оккупация осуществляется с учетом наших интересов. Оккупационные власти внимательны и предупредительны в отношении нас. Но этого недостаточно. Необходимо также беспрекословно подчиняться этим властям и избегать конфликтов и столкновений. Правительство и ригсдаг по-прежнему существуют, они стоят на страже интересов народа и делают все, что в их силах, чтобы охранять интересы народа. Естественно, что ситуация вынуждает принимать такие политические меры, которые отличаются от принимаемых в обычное время, однако это не должно вызывать бесцельных демонстраций, как это, например, имело место, когда триста-четыреста молодых людей, явно не понимая, что они делают, демонстрировали на улицах. К этому следует добавить, что распространение слухов, источником которых, совершенно очевидно, являются иностранные радиопередачи или коммунистическая пропаганда, недопустимо. Датскому народу следует направить свои усилия на более насущные вопросы.
Датский народ читал проверенные цензурой газеты и слушал комментарии по радио. Никто не должен был сомневаться в том, что в этом году судьба Европы будет решена на последующие тысячу лет. И не только Европы, но и всей планеты. В войну вступила Япония. Америка тоже. Газеты сообщали, что президент Рузвельт пассивен, ленив и вообще недалекий человек. В газетах появлялось вообще много странного и неожиданного. В маленьком местном рекламном листке в приходе Фрюденхольм было помещено, например, объявление пекаря Андерсена:
«Признавая, что в руководстве своей торговлей мне следовало проявить большее чувство гражданственности, настоящим прошу жителей прихода простить мне мои заблуждения. В будущем я буду вести свое дело абсолютно честно и надеюсь вновь заслужить доверие уважаемых покупателей.
С уважением
Е. Андерсен, пекарь».
Из этого объявления можно было понять, что пекарь Андерсен прекратит выпекать нюрнбергские пряники, гамбургские картофельные торты и сухари для немецкого гарнизона в Преете. Ему, наверное, надоело постоянно видеть надписи на витрине своей лавки и слышать, как дети на улице кричат ему вслед «пекарь-предатель». Но вообще-то в таком общественном покаянии надобности не было, ибо пекарь не растерял своих покупателей и его дело не потерпело ни малейшего ущерба. На несколько миль вокруг другой пекарни не было, а людям нужен хлеб. К тому же многие были в долгу у пекаря в эту тяжелую зиму и зависели от его расположения.
Поместить это объявление,
Что же касается общения с немцами и приглашения их к себе в гости на чашку чая, то старый учитель Тофте был ничуть не лучше пекаря Андерсена. Многие видели, как немецкий солдат в военной форме, в шлеме, с винтовкой и полной выкладкой входил в дом Тофте. Учитель Агерлунд наблюдал за этим из окна школы и при случае выражал свое удивление и неудовольствие. А Тофте ссылался на господа бога, который в подобных же условиях общался с фарисеями и коллаборационистами. Но грундтвигианское свободомыслие тоже должно иметь границы.
Новый знакомый Тофте — малорослый немецкий солдат. Однажды он заблудился. Жители, к которым он обращался за помощью, нарочно посылали его не в ту сторону. Шестнадцатилетний парнишка, худенький, узкоплечий, совсем выбился из сил, продрог и готов был расплакаться. Винтовка валилась у него из рук, снег запорошил глаза. Тофте привел его к себе, отогрел, а фру Тофте угостила чаем.
Солдата звали Гюнтер Сульцберг, он был родом из Магдебурга. Воспитанный в Союзе гитлеровской молодежи, Гюнтер имел определенное представление об отсталом мире за пределами национал-социалистской Германии. Его учили, что датчане — народ германского происхождения, пришедший в упадок под гнетом европейско-британского господства. И вот этот маленький народ хорошего происхождения должны были спасти немецкие братья. Гюнтер видел фильм, в котором немецкие солдаты раздавали хлеб голодающим датским детям и благодарные толпы людей в Копенгагене приветствовали национал-социалистских освободителей.
Он пришел в изумление, увидев, что Дания — зажиточная страна, с прекрасными дорогами, красивыми домами и искусно разбитыми садами. Он видел чудесные колбасы, окорока и свинину в магазинах, райские пирожные с кремом и пышные булочки. Паромы и железнодорожные поезда были чисты и удобны. Гюнтер Сульцберг нигде не видел признаков упадка. Люди не были одеты в лохмотья, и голодающие дети не вымаливали милостыню у немецких солдат.
И он отнюдь не ощущал благодарности датского народа. Его не приветствовали. Напротив, молодого освободителя встречали кислой миной и презрительным пожатием плеч. Его форма отталкивала от него людей. Он ходил среди датчан, точно прокаженный. Они не хотели понимать его язык, не хотели отвечать на его вопросы, не видели его и не желали обращать на него внимания.
И вот впервые солдат сидит в датской семье, его обогрели и приняли, как друга. Иисус, окруженный детьми, кротко взирал на него со стены. Старый Грундтвиг на гравюре, висевшей над комнатным органом, слушал псалом в церкви Вартов. Многочисленные цветы фру Тофте прекрасно себя чувствовали на подоконниках, несмотря па морозную погоду. Серая полосатая кошка довольно мурлыкала на диване. В комнате пахло лавандой, повсюду были разбросаны вязаные салфеточки и вышитые подушки. Ружье солдат оставил в передней, и оно оттаивало рядом с зонтиками супругов Тофте.
Тофте говорил по-немецки с мягким датским акцентом, смягчая строгие грамматические требования и суровые правила по расположению глагола в придаточных предложениях. Молодой немец с изумлением слушал, как свободно Тофте говорит на его трудном родном языке. Шестнадцатилетний юноша слушал речь старого учителя, и она казалась ему удивительно поэтичной и глубокой, хотя разговор шел о самых обычных вещах. Он почувствовал, что попал к культурным людям, которые знают иностранные языки. Шкафы были полны книг. На стенах висели хорошие картины. Скрипка и комнатный орган под портретом Грундтвига свидетельствовали, что здесь занимаются музыкой.