Замок из песка
Шрифт:
— Ужин, говорите, все это время готовили? Ну-ну… — усмехнулась она, когда мы на минутку зашли в ванную. — И чего ты, Суслова, выпендриваешься, никак не пойму? Профиль-то у него, профиль — ну прямо как у Иволгина!..
Потом сели за стол. Гости принялись за приготовленные Сашенькой салаты, а я за кочанный салат — нарезанный и политый оливковым маслом специально для меня. О балете говорили много: Никитина — как вдохновенная любительница, ее Женечка — с традиционно мужской позиции: «балериночки — это хорошо, а ихние мужики, чем ногами трепетать, лучше бы вагоны на вокзале разгружали». Сашенька загадочно улыбался, подливал белого вина себе и мне и чуть дольше, чем нужно, задерживал мои
В общем, новоселье получалось неожиданно приятным. Тихо мерцали свечи в витых канделябрах, в магнитофоне крутилась кассета с зарубежными «медляками», а с экрана телевизора беззвучно разевал рот почтенный диктор.
Но к шести часам неожиданно выяснилось, что Никитина с Женечкой сегодня взяли билеты на концерт какой-то рок-группы с труднопроизносимым названием. Роком Лариска никогда не увлекалась: скорее всего это была Женечкина идея. И вот теперь моя собственная подруга сидела передо мной, старательно отводя глаза в сторону, и лепетала, что мы, конечно же, не последний раз собираемся, что ей очень жаль, и так далее.
— Ладно, Никитина, — обиженно сказала я, залпом допивая остатки вина из бокала, — я тебя, конечно, не держу. Но будет еще и в твоем доме новоселье…
Все почему-то сочли это удачной шуткой, рассмеялись и потихоньку начали собираться. Сашенька Ледовской тоже пошел в прихожую за своей лохматой волчьей шапкой.
— И ты уходишь? — спросила я исключительно из вежливости, краем глаза наблюдая за Лариской, застегивающей сапоги.
— Нет! — удивился он. — Я думал, что мы пойдем их проводить… Но ты, я смотрю, не собираешься?..
От внимания Никитиной не ускользнуло мое секундное замешательство, но все же она не удержалась от ехидной реплики:
— Проводите-проводите, что вам, в самом деле, в четырех стенах сидеть? Еще успеете, насидитесь… А то мы без вас и заблудиться можем.
Пришлось по-быстрому переодеться в брюки и джемпер, накинуть куртку и вместе со всеми выйти в отвратительную мартовскую непогоду.
На улице было довольно холодно. Каша из снега и воды замерзла, превратившись в нагромождение нелепых комьев. Обычная ходьба превращалась в испытание на ловкость и выносливость. Лариска счастливо висла на Женечкином локте, лишь изредка самостоятельно перебирая ногами в коротких замшевых сапожках. А я осторожно балансировала обеими руками и старалась ступать по кое-где показывающемуся изо льда бетонному бордюру.
Автобус подошел довольно быстро. Женечка с Никитиной, успевшие замерзнуть, стремительно бросились в открывшиеся двери. И мы остались на остановке вдвоем. По идее, надо было идти домой. Тем более что и телевизор остался включенным, и свет в прихожей, по-моему, тоже. Но мне ужасно не хотелось этой интимной обстановки со свечами, тихой музыкой и звоном бокалов — для нас двоих.
— Может быть, погуляем? — неожиданно предложил Ледовской. — Если ты, конечно, не устала…
Я неопределенно пожала плечами и пошла по улице немного впереди него. На проспекте дворники поработали лучше, чем во дворе. На зеркальной корке льда рассыпавшейся пудрой темнел песок, у входов в магазины слежавшийся снег был продолблен до самого асфальта. А витрины еще вовсю сияли золотом и серебром, манили переливами разноцветных лампочек и пирамидами когда-то любимого, а теперь запретного печенья «Привет».
У светофора Сашенька все-таки взял меня под локоть, подержал секунду, а потом отпустил. Голос его прозвучал как-то тускло и глухо:
— Если тебе скучно или плохо со мной — скажи и я уйду! Не надо приносить себя в жертву…
— Мне просто грустно, — ответила я. И это было почти правдой.
Потом он предложил сходить в мой любимый Оперный, и я согласилась, хотя одета была не совсем подобающе. Сегодня риск встретиться с Алексеем сводился к нулю. Давали «Спартака». А Иволгин был не настолько плох, чтобы танцевать в кордебалете, и не настолько хорош, чтобы исполнять одну из сольных партий.
Билеты нам достались в шестнадцатый ряд. Сначала я выглядывала из-за голов, чтобы хоть что-нибудь разглядеть, а потом смирилась. И стала просто слушать музыку, откинувшись на спинку кресла. Зато Сашенька беспрерывно комментировал, видимо, находя это остроумным. Больше всего его развеселила балерина, исполнявшая партию пастушки. У этой и техничной, и артистичной девочки был всего один недостаток — огромный для танцовщицы бюст. В обыденной жизни она — худенькая, невысокая, полногрудая — смотрелась, наверное, эффектно, а вот на сцене… Пастушеская туника еще немного скрашивала этот изъян, но я не раз видела бедняжку и в классическом трэссе…
— Да! С такими формами сложно, наверное, порхать по сцене, как мотылек? Танец-то для нее подобрали соответственный: ножка — туда, ножка — сюда, чтобы не слишком напрягаться. — Сашенька усмехнулся и потер рукой подбородок. — Не пыльная у вас работка, как я погляжу…
Я повернулась, несколько секунд помолчала, а потом выдала:
— Если ты ждешь откровений про восемь часов у станка и про то, что у всех балерин к сорока годам ноги больные, — то зря… Подойди к любой тетеньке в буфете, она тебе этих ширпотребовских ужасов больше меня расскажет. У нас ведь все — крупные специалисты в балете.
И тут же почувствовала себя злобной невротичкой. Сашенька немедленно извинился, пробормотав, что не хотел обидеть ни меня, ни ту, другую, на сцене. А я подумала, что он действительно ни в чем не виноват… Ни в чем, кроме того, что оказался похожим на моего любимого мужчину Алексея Иволгина.
В общем, в антракте я решила вести себя доброжелательно и даже позволила Ледовскому купить для меня в буфете чашечку кофе. Кофе в Оперном делали совсем не плохой, кроме того, эстетически буфет производил гораздо более приятное впечатление, чем кафе «Радуга».
Любимый угловой столик оказался свободен. Я устроилась у самой стены, достала из вазочки маленькую искусственную мимозку и принялась крутить в пальцах ее пластмассовый стебелек. Перед Сашенькой стояли еще четыре человека, очередь двигалась с черепашьей скоростью. И у меня было время подумать о том, что делать после спектакля, как объяснить, что вечер был замечательным, но на этом — все. Как необидно сказать человеку, что он и теперь остается только приятелем, потому что есть тот, Другой. И смысл моей жизни только в Нем и в балете… Я мысленно проговаривала первую фразу: «Ты на самом деле очень хороший человек, Саша, раньше мое мнение о тебе было неправильным», когда центральная дверь буфета в очередной раз открылась, и тот, Другой, появился на пороге… Он был в черных джинсах, кроссовках и джинсовой куртке, надетой поверх простой красной футболки. На правой руке его откровенно и страшно желтело обручальное кольцо. А левой он обнимал за талию довольно высокую и очень красивую блондинку в вязаной тунике до колен. Ей тоже было, пожалуй, около тридцати. Но возраст выдавал лишь взгляд умной, сильной и уверенной в себе женщины… А пока мой наполовину отключившийся от ужаса мозг переваривал полученную информацию, из-под локтя Алексея вынырнул мальчик лет десяти-двенадцати в джинсовом комбинезоне и с криком: «Мама, мне заварное пирожное возьми!» — задергал рукав блондинки. Этот ребенок не мог оказаться ее сыном от первого брака или еще кем-нибудь в том же духе, потому что он был похож на Иволгина, как только может быть похож сын на своего отца…