Замок
Шрифт:
— Эх, эх, — кряхтел гончар, сокрушаясь. — И не говори, кума! Что за Князь такой? Хоть бы показался добрым людям!..
— Извините, — обратился к ним Фредерик, задавая вопрос, на который уже знал ответ. — Я человек приезжий. Почему все столь недовольны? Ведь замок рушится без хозяина.
Гончар и его покупательница, выбравшая наконец большую крынку для молока, уставились на него, переглянулись, и гончар ответил:
— А как же, господин, ясное дело, рушится. Любое жилье рушится, если в нем долго не живут, хоть дворец, хоть самая распоследняя хижина. А только все одно замок продавать нельзя. Сдали бы в аренду с условием, что пока наследник не объявится,
— Я уже слышал подобные утверждения, — согласился с ним Фредерик. — Но, знаете, никто особо не бережет арендованное жилье, и уж тем более сомнительно, что озаботится столь дорогостоящим ремонтом. Прошло столько лет! Неужели не искали наследников?
Гончар пожал плечами:
— А Бог его знает! О таких делах нам неведомо. Мы тут вот: кто яблоки растит, кто горшки лепит. А о таких мудрых делах господам адвокатам надо бы думать. Они умные, в университетах учились, вот и придумали бы чего, вместо того, чтобы продавать.
Похожий на зажиточного крестьянина седоусый пожилой мужик подошел и стал присматриваться к горшкам. Он тоже не удержался и вступил в разговор:
— А может, и искали: того, кто больше заплатит. А теперь только и разговоров, что жди беды. Вон, глянь-ка, господин, кум-то мой как бойко чеснок распродает, уж два раза цену повышал, а все одно торговля идет.
— Что же, никто не протестовал?
Ответом были грустные усмешки:
— Кто же нас послушает? Посылали к священнику делегацию, мол, повлияйте, отче, объясните! Развел руками: объяснял уж, говорил, да без толку. А повлиять не могу — дела, мол, мирские. Эх, эх! Послал, говорит, петицию епископу, а что толку? Бог высоко, царь далеко, и рука руку моет…
«Невероятно! Невероятно! — думал Фредерик, выбираясь с рынка. — Население округи испугано, недовольно, запасается чесноком, а кто-то радуется будущим балам! Хм, да ведь я сам же принял приглашение! Интересно, этот князь все свои балы намерен проводить подобным образом — приглашая приезжих в качестве ужина? Но ведь их же все равно хватятся! Вещи оставлены, за номера не заплачено, лошади не затребованы…»
Пересекая площадь, он увидел, как к подъезду нотариальной конторы подкатила гостиничная коляска, из нее вышла молодая женщина и скрылась за дверью. Фредерик узнал ее: та самая баронесса В. Кр., наследница умершей несколько лет назад старухи. «Интересно, граф предупредил о грозящей ей опасности или не стал тревожить ее покой? Я так и не спросил его, чем кончился его визит к ней. Или же он с ней и не встречался? Тогда она не знает… Разумеется, она не англичанка, она откуда-то с юга…»
Он решил пройти к гостинице по узкой пустынной улочке, но дорогу ему преградила цыганка — немолодая и некрасивая, с выводком чумазых оборванных ребятишек мал мала меньше:
— Эй, молодой красивый господин, позолоти ручку, всю правду скажу, ничего не утаю!..
Как большинство людей, Фредерик сторонился цыган, побаивался их «дурного глаза», опасался воровитости и признавал их только в ресторанах — цыганские оркестры нравились ему, плач цыганской скрипки, звон бубна в руках танцовщиц — всегда молодых, стройных и красивых — воспринимались не только им одним как пикантная приправа к изысканным блюдам. Но тут словно что-то толкнуло его:
— Денег осталась жалкая мелочь, вот яблоки могу отдать детям.
— Ай, хоть и мелочь, да яблочки хороши! Дай погадаю тебе, что было, что будет, чем сердце успокоится…
— Скажи, что будет со мной завтра, а более ничего не надобно.
Она взяла его левую ладонь своей темной рукой, взглянула на линии — и тень пробежала по ее лицу, сразу же посмотрела на правую руку — и словно окаменела на миг, глаза ее расширились и она отбросила от себя его руку, словно обожглась.
— Что такое?
Но цыганка уже не слушала его: лопоча что-то на своем гортанном языке, она отобрала у детей яблоки, сложила их, некоторые уже надкушенные, обратно в кулек и всучила в руки растерянному Фредерику.
— Грех с тебя и плату брать! — и заторопилась уходить, подгоняя ребятишек, тоже притихших.
— Что же? — воскликнул он ей вслед. — Столь ужасно мое завтра?
Но та лишь отмахнулась, не оборачиваясь, и буркнула так тихо, что он едва расслышал:
— Не будет у тебя завтра!..
«Что за беда? — думал молодой человек по пути в гостиницу; яблоки он оставил прямо там, на улице. — Что значит «не будет завтра»? Куда же оно денется? Или это значит, что я погибну? Ну, это вряд ли! Ведь я никуда не буду выходить сегодня вечером, закроюсь в номере…»
Ксавьер Людовиг сказал Абигайль неправду: у него не было никаких дел, требующих срочного завершения, но была необходимость обдумать ситуацию и составить план действий. Он по-прежнему был один против всех — считать союзником кокетливую вдову было бы даже не смешно. Хорошо, если она не станет врагом, — это уже будет большой удачей.
Он чувствовал себя военачальником, потерпевшим поражение по причине собственного тщеславия. «Старик был прав — я ничего не добился, только усложнил все еще сильнее. Если бы эти четверо погибли, вампиры не полетели бы сегодня в город. И почему я так уверен, что они никого не погубили там? Потому лишь, что я этого не видел? Ты тщеславен, Ксавьер Людовиг, — сказал он себе с горечью. — Тщеславен и неразумен…»
— Но я не мог оставить их! Вы были правы — их нужно было отдать. Но я не мог их оставить!..
Старик молчал столь долго, что Ксавьер Людовиг даже начал опасаться, не решил ли тот оставить его своей помощью, оскорбленный пренебрежением к его хотя и жестоким, но все-таки, как оказывается, единственно разумным советам. Но знакомый голос, тихий и усталый, раздался, как обычно, над правым плечом:
— Мальчик мой, не казнись, не терзай себя. Наблюдать гибель себе подобного, и гибель мучительную, и не пытаться спасти его, когда ты в состоянии это сделать или считаешь, что в состоянии, — это невыносимо. Это приходит со временем. Мы видим столько людских страданий, что чувства притупляются, и воин начинает мыслить как стратег, — спасти одного или спасти многих. Теперь следует подумать, как исправить ситуацию. Ту женщину, в гостинице…
— О, нет, нет! — Ксавьер Людовиг застонал от той тоски и дурного предчувствия, что пронзили его еще тогда, на балконе. — Не говорите мне, что я должен отдать ее!
— Ты не сможешь ее спасти. Люди, намеченные вампирами к уничтожению, всегда погибают если не с первой, то со второй попытки или с третьей. Как бы мы ни пытались их спасти, это почти никогда не удается. Исключения можно пересчитать по пальцам одной руки…
— Исключений будет еще меньше, если не пытаться! Та женщина заслуживает жизни больше, чем многие другие, разве нет?