Замурованные: Хроники Кремлевского централа
Шрифт:
— Говорю, — кичится Квадрат.
— Смотри, братуха, если че, фуфлыжником будешь. — Серега с нашей помощью закидывает ноги на стену и вытягивает заветную пятерку. — По телевизору порешали мы с тобой?
— Порешали, — слабо доносится с вышки, и удрученный Квадрат двигается в дозор по другим дворикам.
Сержант сдержал слово, кнопка в его смену остается неприкосновенной.
Я уперся плечами в скамью, закачивая спину. Перед глазами, как ни в чем ни бывало, ползет божья коровка. Сваливаюсь с лавки, чуть не вывернув плечо. Эту тюремную зарисовку не передать, не описать словами. Божья коровка в сером полумраке дворика, среди серых теней на сером асфальте, словно капелька крови, свежей, яркой, живой на бездыханном сернистом трупе. Она переходит с ладони на ладонь, удивляясь, но не возмущаясь теплым завиткам арестантских рук. Перед выходом я аккуратно спрятал живую капельку в просторный конверт из салфетки, который пристроил в карман таким образом, чтобы вертухай не зашиб коровку при шмоне. В хате она быстро одомашнилась и, сделав пару ленивых кругов, приземлилась Сергеичу на плечо…
После обеда Кумарина заказывают «с документами». Он возвращается позже шести, лица на нем нет, глаза полуприкрыты. Тяжело дышит побелевшим ртом, рука сжимает свитер в области сердца. Сергеич валится на шконку и полушепотом просит валокордин.
— Надо врача! — всполошился Олег.
— Не надо, — хрипит Сергеич. — Без толку…
Но Олигарх уже стучит в тормоза. Через полчаса появляется врач.
— Что у вас? — раздраженно бурчит сквозь кормушку.
— Барсукову плохо! Сердце! — объясняет Жура.
— Да здоров он! — рявкает тетка. — Вчера спортом занимался, а сегодня, видите ли, ему плохо! Не надо симулировать! — и повелительно бросает вертухаю. — В эту камеру меня больше не вызывать!
Отчего прихватило Сергеича, мы смогли узнать лишь на следующий день от него самого.
Кумарина привели к члену следственной группы Горейко, который прибыл для проведения ознакомления подследственного с материалами уголовного дела. Следователю не больше двадцати пяти, средней недокомплекции, с откляченной губой, тонкой шеей, которую оттягивала здоровенная золотая цепь — привет бандитским девяностым. Набриолининый мальчонка вырядился в куртку и джинсы “D&G”, на ногах — казаки из крокодиловой кожи за полштуки евро. Из модной спортивной сумки напомаженный и надушенный следователь, заполонивший удушающим приторно-сладким парфюмом комнату, извлек несколько томов.
— В чем виноват Цыганок? — спросил Сергеич, рассматривая первый том. — Твой же ровесник, а его в пресс-хату.
— Молодой, ушлый, хотел красиво жить. — Лицо Горейко сморщила глумливая улыбка. — Меньше спрашивайте — больше читайте.
— Читать это нельзя — оформлено не надлежащим образом, — спокойно заметил Кумарин.
— Самый умный здесь нашелся? Я собаку на этом съел, — повысил голос Горейко.
— Если вы такой опытный, то почему нумерация страниц от руки карандашом? — ровным, спокойным голосом спросил Кумарин.
— А х… его знает, не все ли равно.
— К тому же отсутствует название уголовного дела и указание номера тома, — закончил Сергеич, отодвигая от себя бумажный брикет.
— Э-э! Необходимо расписаться о прочтении, — потребовал Горейко.
— Как я могу расписаться, если не знаю даже, что это такое? — резонно удивился Сергеич.
— Кажется, вы себя неважно чувствуете, вид у вас болезненный. — Горейко с любопытством всматривался в Кумарина. — Так вот, пока не подпишете, не будет вам никаких лекарств, ни воды, ни, как говорится, еды. До утра здесь будете торчать.
— Когда одного спортсмена спросили, что хорошего он сделал в жизни, он ответил: прыгал в длину. Что скажете вы? — улыбнулся Сергеич. — Не давал таблетки? Вы напрочь лишены человеческого достоинства и пытаетесь попирать чужое, отчего-то искренне веря, что этим исполняете свой долг.
— Почему это я достоинства лишен? — обиделся Горейко.
— Достоинство — это законность, сытость и образованность. Как ни крути, одной сытости мало.
Пошел час, второй, третий… На протесты адвоката Горейко отвечал матом, по-видимому санкционированным начальством.
— Как ваше самочувствие? — время от времени издевательски интересовался он. — Вам там не дует, местами поменяемся?
— Конечно, поменяемся, — находил в себе силы улыбаться Кумарин. — Всему свое время.
Обычно уже в пять вечера адвокатов и следователей просят закругляться, на этот раз для Кумарина администрация сделала исключение, продлив в тот день «следственные действия» еще на пару часов…
Время от времени, помимо Горейко, Кумарина навещал милицейский полковник Геннадий Захаров, который курировал оперативно-пыточное направление в сводной следственной группе по делу «ночного губернатора» Санкт-Петербурга. Как правило, эти визиты Сергеич со смехом пересказывал нам.
Как-то Захаров пришел в изолятор с фотоальбомом.
— Вы знакомы с этими людьми? — Полковник выложил фотографию Кумарина с рязанскими.
— Знаком.
— Ну, как? Надежные ребята?
— Откуда я знаю. В тюрьме с ними не сидел, в разведку не ходил.
— Ладно. — Захаров продолжил ковыряться в альбоме, достав фотографию Сергеича с Михасем и Бесиком. — А этих людей знаете?
— Конечно, если я здесь присутствую.
— Знаете, что Бесик — вор в законе?
— Не вор!
— Как это не вор? Вор!
— Вы что, удостоверение вора у него видели?
— У вас хорошие адвокаты, — полковник потерял терпение. — Но они вам не помогут. Не надейтеся. Принят закон о сотрудничестве со следствием, и это сотрудничество может заметно облегчить вашу участь. Вот о чем подумайте.
Кумарину усилили тюремный пресс. Под разными предлогами ему обсушили передачу лекарств и еды. Единственный источник белка на «девятке» — соленая рыба, разрешенная к передаче, но Сергеичу и ее запретили, обосновав имеющимися в медкарте противопоказаниями. Не желая брать на себя ответственности за физическую расправу над заключенным, начальник изолятора собственной волей разрешил Кумарину получать или четыре килограмма вареного мяса, или три килограмма вареной рыбы в месяц. Так мы вспомнили подзабытый вкус вареной курятины.
Адвокаты Сергеича продолжали закидывать Следственный комитет Генпрокуратуры ходатайствами разрешить человеческую диету, указывая при этом на издевательские нормы, выписанные хозяином. Это сыграло роковую роль в нашем питании, не прошло и трех недель, как и эти спасительные блокадные граммы запретили.
— Четыре килограмма было! Кушай на здоровье! — сокрушался Жура. — Нет, мало ему. Вот и дописались.
— А тебе, молдаван, только бы жрать, — похахатывал Сергеич.