Замысел и промысел, или Кто не играет в кости
Шрифт:
– Ага. Умный малый! Не-е-е, он и в самом деле знает, о чём говорит.
– Думаю, он был бы польщён такой высокой оценкой, – не смог сдержать язвительный тон магистр.
Боламбри же, не обратив на это внимания, невозмутимо продолжал:
– А то! Он считает, что мужчины и женщины равны в своих умственных способностях. Я типа с этим согласен! А некоторые женщины, возможно, и превосходят отдельных мужчин!
– На личный опыт полагаетесь?
Насмешка снова осталась без внимания.
– Типа того. Отца я уважаю, но когда он, бывало, оставлял все деньги в «Голодном селезне», то только мать могла
Майнстрему стало стыдно за свои издёвки, и он продолжил более миролюбиво:
– Знаете, Бола, я бы на вашем месте воздержался от подобных высказываний, хотя бы публичных. Некоторое время назад я здорово поплатился за подобные мысли… Хотя, признаюсь, мне приятно, что вы из тех немногих, кто поддерживает мою инициативу, открыть женские курсы в нашем университете.
– Не-е-е. Не поддерживаю, – ответил Боламбри, не отрывая взгляда от книги. – Эт, я думаю, вы зря!
– Как же так? Вы же только что сказали, что некоторые дамы…
– Они типа и так умные, а если их ещё и учить, так однажды они и нас вытеснят. И что тогда? – студент поднял на Майнстрема большие карие глаза.
Магистр задумался на мгновение.
– До этого не дойдёт, уверяю вас Бола! В самом деле, не думаете же вы, что женщины когда-нибудь смогут командовать армией или управлять страной? – неискренне усмехнулся Майнстрем.
– Э-э-э, магистр. А ведь Линд об этом-то и рассказывает!
Майнстрем прикусил язык и, чтобы сменить тему разговора, ставшего внезапно неприятным, поинтересовался:
– Кстати, а сколько уже мы копаемся в этом? Часа два? Три?
Боламбри нехотя поднялся и выглянул в окно, затем проделал какие-то манипуляции со своими пальцами – сгибая и разгибая их, потом поставил одну ладонь на другую, задумался, беззвучно шевеля губами, и наконец, произнёс:
– Сейчас половина первого.
Майнстрем, заворожённо наблюдавший за действиями своего помощника, не удержался от вопроса:
– У вас очень интересный способ определения времени. Как это работает, Бола?
– Э-э-э… Ну, надо найти на небе солнце и линию горизонта, затем приставить к ней руку так, чтобы мизинец типа лежал вровень с этой линией. Другую ладонь ставим типа выше, и так пока не поравняемся с высотой солнца. А пока руки прикладываем, то типа считаем пальцы. Каждый палец – эт четверть часа. Так типа умножаем полученное число на пятнадцать. Эт и будет время… Так как-то…
– Потрясающе! – искренне восхитился Майнстрем. – И что же так точно определяется?
– Не-е-е. Вообще не точно…
– Но вы же сказали, что…
– Там на башне ратуши типа часы…
– Так зачем же вы тогда руками это всё проделывали?
– Проверял…
– Ну и как?
– У меня получилось типа три часа, а сейчас только половина первого…
– Половина первого… – усмехнулся Майнстрем, но улыбка тут же слетела с его лица. – Как половина? Уже?
– Ага…
– Вот дьявол! У меня же лекция! Мои записи? Где мои записи?! – магистр метался по комнате. Наконец он вытащил из-под стопки книг какие-то изрядно потрёпанные листки. – Это только план! А сама лекция? Бола?
– Э-э-э, даже не знаю…
– Ладно, буду импровизировать! – махнул рукой Майнстрем и выскочил из комнаты.
Из кабинета на боковую лестницу, два этажа вверх по широким ступеням, потом через коридор к галерее, оттуда выход на винтовую лестницу, подняться ещё на один этаж… Дорога до аудитории, обычно занимавшая около пятнадцати минут, сейчас заняла всего пять. Майнстрем распахнул дверь.
Студентов было немного, всего около полутора десятков, однако шум, разносившийся далеко за пределы аудитории мог бы свидетельствовать о сходе лавины или о водопаде, неизвестно откуда взявшемся в стенах университета. Дело в том, что большую часть слушателей курса изящной словесности составляли барышни.
* * *
Тут, уважаемый читатель, позволь немного прервать повествование и перенестись на некоторое время назад. Но, поверь, всё это делается вынужденно (можно сказать, против воли) и лишь для того, чтобы ты лучше понимал происходящее.
Двадцать семь лет назад или чуть больше того (за точность дат поручиться весьма проблематично) в небольшом селении близ славного города Лупхоллена родился мальчик. Ребёнок был слабенький и болезненный, и то и дело норовил покинуть этот мир по любому поводу. Но, надо отдать должное его родителям, ибо они приложили массу усилий, чтобы пресечь его усилия на корню. Это и понятно, так как после пяти дочерей у отца семейства наконец появился наследник и продолжатель дела – будущий кузнец. Когда же к двум годам малыш окончательно оставил свои попытки умереть от насморка или сенной лихорадки, мальчугану дали звучное имя – Майнстрем.
Но если вы, дорогой читатель, наивно полагаете, что на этом и завершились родительские тревоги, но позвольте развеять ваши чаянья. Всё только начиналось. Теперь рыженький ангелок с упорством одержимого занялся поисками самых изощрённых способов членовредительства (в основном, себя самого, но иной раз перепадало и окружающим). Он поистине мастерски мог разбить себе лоб о глиняную чашку (без какого-либо ущерба для последней) или повиснуть вверх тормашками на колодезном журавле. Из шумной ватаги ребятишек, играющих в поле, именно его бодала самая флегматичная корова стада; а единственная пчела, не известно каким образом попавшая в банку варенья, непременно оказывалась в его ложке. Что же касается таких обычных для детей синяков, шишек, царапин и ссадин, то они появлялись на теле ребёнка с завидной регулярностью и постоянством. За сим в серьёз просто не принимались.
Родители относили все злоключения на счёт чудного нрава Майнстрема. Мальчик сызмальства отличался рассеянностью и неуклюжестью: он начисто забывал все родительские предостережения: мог схватиться за горячий котёл или пораниться столовым ножом, занозить палец деревянной ложкой или провалиться в приоткрытый погреб.
Но пришло время начинать обучение ремеслу и отец, вздохнув обречённо, взял мальчишку с собой в кузню. Вот уж где смог он развернуться на славу! Отбитым пальцам не было счёту. И, возможно, смирись батюшка раньше, но… Оставленный однажды у кузнечного горна в одиночестве, Майнстрем так увлёкся наблюдением за игрой огня и искр, что совершенно не обратил внимания на то, как разгорается деревянная половица, а за ней и стена. От стены занялась вся кузница, огонь перекинулся на крышу дома. Парень и сам наверняка погиб бы, если бы не расторопность его батюшки, который, впрочем, в первые минуты готов был сам довершить то, что не успела сделать падающая балка. А Майнстрем… в тот злополучный вечер он и сложил свои первые стихотворные строки, которые прочёл собравшейся на пепелище в чём мать родила семье немедленно. Тогда-то матушка Майнстрема и отправила его в город (от отца и от греха подальше).