Занавес опускается: Детективные романы
Шрифт:
— Но, что ни говори, в наше время в кордебалете много прелестных мордашек. Правда, Фенелла?
Фенелла не принимала участия в разговоре. Но сейчас, когда все к ней повернулись, она посмотрела на них непреклонным взглядом, и на скулах у нее вспыхнули красные пятна.
— Я хочу сказать, — громко, срывающимся голосом начала она, — и вам, тетя Полина, и тебе, мама… Мне очень жаль, что из-за нас с Полем дедушка так некрасиво с вами обошелся. Как он поступил с нами, не имеет значения. После того что он сказал,
— Ладно, дорогая. — Дженетта обняла ее. — Все это очень благородно, только давай обойдемся без громких речей, хорошо?
— Да, но, мама…
— Обе наши семьи хотят, чтобы и ты, и Поль были счастливы. Я правильно сказала, Полина?
— Да, Дженетта, конечно, даже не буду об этом говорить, но…
— Вот видишь, Фен, — перебила Дженетта. — Тетя Полина, слава богу, даже не будет об этом говорить.
Полина, чрезвычайно раздосадованная, отошла вместе с Дездемоной в угол.
Дженетта предложила Агате сигарету.
— Вероятно, я сейчас повела себя не лучшим образом, — по-свойски призналась она, — но если честно, то все эти оголенные душевные раны меня удручают. Мистер Ретисбон сказал, что скоро возвращается ваш муж. Представляю, как вы радуетесь и волнуетесь.
— Да, — кивнула Агата. — Угадали.
— А все остальное будто куда-то отодвинулось и стало нереальным и даже двухмерным, да? Со мной было бы именно так.
— Да, точно. Меня это отчасти сбивает с толку.
— Если на то пошло, то Анкреды и в самом деле фигуры двухмерные. Особенно мой свекор. Вам это облегчало работу над портретом или наоборот?
Вопрос был занятный, но Агата не успела на него ответить, потому что в эту минуту Седрик, раскрасневшийся и самодовольно сияющий, распахнул дверь и, встав в романтическую балетную позу, помахал платочком.
— Мои дорогие! — крикнул он. — Алле оп! Великий миг настал. Приглашаю вас в наш маленький театр. Милейшая миссис Аллен, вас сегодня следовало бы чествовать вместе со Старцем. Вообразите: юные девы в образе голубок опускаются вниз на хитроумной конструкции и, красиво помахивая золочеными крылышками, увенчивают вас лаврами. Дядя Томас мог бы организовать. Панталоша в роли воздушной чаровницы — это был бы восторг! Идемте же.
Мужчины уже собрались в театре. Ярко освещенный партер и ложи, казалось, с надеждой ждали более многочисленной публики. В зал, булькая, неслась музыка патефона, спрятанного где-то за занавесом, который — неизбежная деталь — был украшен гербом Анкредов. Агата почувствовала, что из второстепенного персонажа неожиданно превращается в «звезду». Сэр Генри провел ее по проходу и посадил рядом с собой в первый ряд. Остальные расселись позади них. Седрик с деловым видом суетливо побежал за кулисы.
Сэр Генри курил сигару. Когда он галантно наклонился к Агате, она поняла, что он пил бренди. И, словно в подтверждение, в животе у него громко забурчало.
— Я скажу всего несколько слов, — жарко прошептал он.
Да, его речь была недолгой, но, как обычно, вызвала у Агаты ощущение неловкости. Он шутливо описал ее нежелание браться за портрет. И красочно обрисовал свое удовольствие от каждого сеанса. Затем последовало несколько наивных цитат об искусстве из Тимона Афинского, и наконец:
— Не смею более испытывать терпение публики, — раскатисто прогремел сэр Генри. — Занавес, мой мальчик! Занавес!
Огни в зале погасли, занавес пополз вверх. В тот же миг лучи четырех мощных прожекторов ударили с потолка на сцену. Малиновые шторы раздвинулись, и портрет, совершенно некстати залитый ослепительным светом, предстал взорам зрителей.
Над горделиво повернутой головой в просвете облаков по темному небу летела пририсованная кем-то изумрудно-зеленая корова с алыми крыльями. Из коровы вываливался подозрительный катышек — возможно, черная бомба, но, может быть, и нечто другое.
Глава восьмая
ТРАГЕДИЯ
Охватившая Агату паника на этот раз прошла почти мгновенно. То место картины, где была нарисована корова, давно затвердело, и Агата сразу же вспомнила сходные обстоятельства. Тем не менее случившееся вывело ее из себя. Сквозь шум аплодисментов, автоматически грянувших, едва занавес пошел вверх, и смолкших, лишь когда зрителям открылся вид летящей коровы, Агата услышала собственный громкий голос:
— Нет, знаете, это уже слишком!
Седрик — судя по всему, это он поднимал занавес — высунулся из передней кулисы, недоуменно посмотрел в зал, обернулся, увидел портрет, в ужасе прикрыл рот ладонью и вскрикнул:
— Боже мой! Катастрофа!
— Дорогой! — окликнула его Миллеман из заднего ряда. — Седди, милый, что случилось?
Сэр Генри тяжело задышал и, готовясь свирепо взреветь, издал первый рык.
— Все будет в порядке, — заверила его Агата. — Пожалуйста, ничего не говорите. Сейчас я вернусь.
Она гневно прошагала к сцене, поднялась наверх и, пожертвовав своим лучшим кружевным платком, вытерла холст. От коровы осталось только мутное зеленое пятно.
— Здесь где-то был скипидар, — громко сказала Агата. — Пожалуйста, дайте его сюда.
Поль приковылял на сцену со скипидаром и протянул ей свой носовой платок. Седрик примчался с охапкой тряпок. Пятно устранили. Мисс Оринкорт заливалась звонким истерическим смехом, оторопевшие Анкреды гудели, как пчелы. Швырнув за кулисы тряпку и носовой платок, Агата с пылающим лицом вернулась на место. «Не будь это так смешно, я разозлилась бы меньше», — мрачно подумала она.