Занавес опускается: Детективные романы
Шрифт:
Пятнадцатого вечером капитан Бэннерман на самом деле стоял в Ливерпуле. Обычная проверка безоговорочно восстановила честь всего командного состава судна. Было установлено, что ни одному матросу посадочных талонов не выдавали.
Второй обрывок посадочного талона все еще не был обнаружен.
Несколько авторитетных психиатров, посовещавшись между собой, пришли к выводу, что, очевидно, десятидневный интервал сохранится, так что четырнадцатое февраля нужно считать критическим числом. Один из них добавил, что побуждение объекта к убийству может созреть раньше под действием
В конце разговора Фокс спросил насчет погоды. Когда Аллейн сказал, что стоит субтропическая жара, заметил, что некоторым очень даже везет. На это Аллейн ответил, что, если Фокс считает везением продолжительное путешествие в обществе убийцы-маньяка, личность которого не установлена и который с каждой минутой созревает для свершения своего гнусного дела, и, по крайней мере двух женщин, вполне подходящих в будущие жертвы, он готов поменяться с ним местами. На этом они и расстались. Еще Аллейн получил телеграмму от жены.
«Жалуюсь на одиночество надо ли что куда послать люблю милый Трой».
Он отложил в сторону бумаги и спустился на палубу. Было двадцать минут первого, но никто из пассажиров еще не спал. В салоне супруги Кадди рассказывали Деннису, с которым были на короткой ноге, о своих приключениях на суше. Мистер Мэрримен, надвинув на самый нос шляпу и сложив на животе руки, возлежал в кресле на палубе. Мистер Макангус и отец Джордан, облокотившись о гакаборт, смотрели вниз на причал. Кормовой люк был открыт, и над ним еще сновала лебедка. Ночь была очень душной.
Аллейн пересек палубу и заглянул внутрь гигантской утробы люка, на дне которой копошились грузчики, освещенные, как актеры на сцене. Скрип лебедки, отдельные голоса и ритмичный пульс машинного отделения — все это было вполне подходящим аккомпанементом для священнодействия лебедки. Он стоял и слушал музыку этих звуков, как вдруг до него донеслась другая, куда более странная в данной ситуации. Кто-то неподалеку пел на латинском языке простой, странный по размеру псалом:
Procul recedant somnia Et noctium phantasmata Hostemque nostrum comprime Ne polluantur corpora.Аллейн направился на другую сторону кормы. На маленькой веранде сидела мисс Эббот, едва различимая в откуда-то падающем свете и пела. Завидев его, она тотчас замолчала и прикрыла ладонями что-то похожее на рукопись. Возможно, очень длинное письмо.
— Вы так хорошо пели, — сказал Аллейн. — Почему вы замолчали? Это было как-то необычайно… безмятежно, что ли.
— Безмятежно и благочестиво, — сказала она. — Эта музыка предназначена для отпугивания дьявола.
— Что вы пели?
Мисс Эббот встала и заняла оборонительную позицию. Просто не верилось, что говорит она таким резким, таким немузыкальным голосом.
— Ватиканское церковное песнопение.
— Какой же я дурак, что помешал вам. Это… седьмой век?
— Шестьсот пятьдесят пятый год. Отпечатано с рукописи Либер Градуалис, тысяча восемьсот восемьдесят третий год, — отрывисто пролаяла она и повернулась, чтобы уйти.
— Не уходите. Лучше уйду я.
— Так или иначе мне пора.
Она прошла совсем рядом от Аллейна. Он заметил, что ее зрачки черны от возбуждения. Она держала путь к освещенному месту, где собрались все пассажиры, села в кресло чуть поодаль и углубилась в чтение своего письма.
Аллейн присоединился ко всем остальным.
— Какой очаровательный жест! — воскликнул он, подойдя к мистеру Макангусу.
— Да, это была такая удача, — хихикнул тот. — Такое удивительное совпадение. И, как вы знаете, сходство прямо-таки абсолютное. Я почувствовал, что это именно то, что мне нужно. — Он помолчал, потом задумчиво продолжал: — Меня пригласили за их столик, но я, разумеется, решил, что лучше будет отказаться. Она была так восхищена. Я хочу сказать, куклой. Кукла ее просто привела в восторг.
— Я в этом ничуть не сомневался.
— Да, да, — мистер Макангус постепенно перешел на бормотание. Он, судя по всему, забыл про Аллейна и блаженно смотрел в одну точку перед собой.
В двадцать минут второго к причалу подъехало такси. Из него вышли Джемайма Кармайкл и Тим Мейкпис. Они о чем-то оживленно разговаривали, пребывая в полном согласии с окружающим их миром и друг с другом. Когда они поднимались по трапу, Аллейн обратил внимание, что лица обоих сияют от счастья.
— Ну чем Ляс-Пальмас не рай? — воскликнула Джемайма, увидев Аллейна. — Мы получили такое удовольствие.
Вслед за такси к пристани подкатила открытая машина, в которой восседали миссис Диллинтон-Блик, капитан Бэннерман и Обин Дейл. Они тоже были очень веселы, но не той беззаботной веселостью, которая светилась в глазах и улыбках Джемаймы и Тима. Миссис Диллинтон-Блик еще не потеряла свой королевский вид, и хотя ее смех нельзя было назвать безудержным, все-таки в нем было столько многозначительности. Мужчины помогали ей подняться по трапу. Первым шел капитан. Он нес куклу и держал миссис Диллинтон-Блик под локоток. Обин Дейл обнял ее за талию и с торжественным видом подталкивал сзади. Они обменивались шутками и смеялись.
Когда компания поднялась на палубу, капитан ушел на свой мостик, а миссис Диллинтон-Блик собрала вокруг себя общество. Она расточала благодарности мистеру Макангусу, призывая в свидетели его щедрости отца Джордана, и украдкой бросала взгляды на Аллейна. Куклу посадили на всеобщее обозрение, и супруги Кади вышли из своего укрытия полюбоваться ею. Миссис Кадди высказала предположение, что кукол изготовляют по шаблону. Мистер Кадди, не отрывавший взгляда от миссис Диллинтон-Блик, возразил каким-то странным голосом, что некоторые вещи скопировать невозможно. Аллейна заставили пройтись с куклой по палубе. Миссис Диллинтон-Блик шла сзади, подражая ее походке, вертя головой и визжа при каждом шаге «ма-ма».