Заноза для хирурга
Шрифт:
Сглотнув в безуспешной попытке смочить пересохшее горло, прохожу в гостиную. Я не бывал в квартире Соболевского дальше коридора, когда однажды провожал его – после выставки, на которой мы были втроём. И в другой ситуации, наверное, не отказался бы рассмотреть картины, которыми увешаны стены. Но сейчас просто сажусь в одно из кресел, пытаясь справиться с собой.
Герман Эдуардович возвращается из кухни спустя пару минут, садится напротив меня. Мне бы сказать хоть что-то, но я не знаю, как завести разговор, и пауза затягивается.
– Никита Сергеевич, вы ведь сюда не молчать пришли, – Соболевский, видимо, решил
Качаю головой. Герман вздыхает.
– Я не смогу вам помочь, если вы будете сидеть тут виноватой статуей самому себе.
– А вы мне поможете? – я вскидываю на него глаза.
– Это зависит от того, в какую сторону повернёт наш с вами диалог, – пожимает плечами старик. – Вы ведь всё-таки явились, значит, ещё не всё потеряно.
– Я… не знаю, с чего начать.
– Начните с начала, – щурится Герман. – Например, с того, что именно вы сделали.
– Вам ведь Аня говорила… рассказывала, что произошло? – опускаю глаза, чувствуя, как начинают гореть уши.
– Аннушка мне, конечно, рассказывала, но я хотел бы услышать от вас те фразы, которые вы не постеснялись произнести тогда в кабинете.
Открываю рот, но сил на то, чтобы что-то сказать, не нахожу. После непродолжительного молчания Герман негромко говорит:
– То есть сказать такие слова одной женщине про другую женщину – причём, замечу, любимую женщину – вы смогли, а мне сейчас повторить не можете.
У меня уже горят не только уши, но и всё лицо. Этот разговор ещё хуже, чем я предполагал.
– Ну что ж, в таком случае, боюсь, нам с вами не о чем…
– Я сказал, что Аня спала со мной ради места первого ассистента на моих операциях, – выпаливаю, зажмурившись. – И что это был для неё прекрасный опыт, – на последнем слове голос срывается.
– И вы в самом деле так думаете? – мягко спрашивает меня Соболевский.
– Конечно, нет, – упираюсь локтями в колени, утыкаюсь горячим лбом в ладони и меня прорывает: – Я не хотел. Не хотел так говорить. Господи, как я ждал, что он выйдет. Когда он зашёл с ней в подъезд, думал только о том, что нет, не может такого быть, он уйдёт, ну пятнадцать минут, двадцать, но когда через час никого не было… Я сходил с ума от мысли, что она… там… с кем-то, не со мной. Меня трясло от ревности весь тот вечер, ночь, всё утро, а потом Марго, чёрт бы её побрал, заявилась ко мне в кабинет и начала рассказывать, как он искал Аню. Я… не мог смотреть на её самодовольство, просто не мог. Она знает про мой первый брак, знает, как всё закончилось, хоть и не все детали… и я… не выдержал бы очередного лицемерного сочувствия. А потом, когда Аня зашла, когда я понял, что она всё услышала, я не знал, что делать. Я и правда думал, что она мне изменила, – поднимаю взгляд на Германа. – Я должен был поговорить с ней. Должен был прислушаться. Должен был верить ей, а не кому-то ещё.
С трудом втягиваю воздух в лёгкие. Под веками жжёт, внутри как будто медленно отпускается сжатая до предела пружина. Закрываю глаза, потому что всё вокруг расплывается, дёргаными движениями вытираю выступившие слёзы.
– Ну, хоть что-то до вас дошло. Выпейте, – я даже не заметил, как Соболевский встал. Он сжимает моё плечо, протягивает стакан.
Глотаю резко пахнущий травами напиток и морщусь.
– Не кривитесь, это всего лишь валерьянка и пустырник, вам сейчас
– Сам знаю, – мне становится чуть легче, то ли от того, что выговорился, то ли ещё почему-то.
Медленно допиваю, отставляю стакан.
– Аня хочет перевестись на суточные дежурства, чтобы как можно реже встречаться на работе, – говорю тоскливо. – Я попросил её отложить это до конца месяца. Она согласилась. Сейчас она меня игнорирует, насколько это возможно. И я её понимаю, но… я не могу без неё! Просто не могу!
Соболевский смотрит на меня внимательно, молча. Делаю глубокий вдох.
– Герман Эдуардович, что мне делать?
Аня
Подслушивать нехорошо, я знаю.
И вообще, много проблем в моей жизни произошло именно потому, что я услышала что-то, не предназначенное для моих ушей. С другой стороны, польза от этого тоже неоспорима. Так что усилием воли затыкаю свою совесть и торможу возле входа в гостиную. Меня аж потряхивает от эмоций, пульс зашкаливает, я пытаюсь сконцентрироваться и слышу:
– Герман Эдуардович, что мне делать?
– А что вы уже сделали, Никита Сергеевич? – спокойный голос Германа.
– Помимо сказанного? Проще перечислить, чего я не делал, – Добрынин отпускает горький смешок. – Ни разу её толком не похвалил. Никогда не говорил ей ни одного приятного слова. Не сказал, что… – голос прерывается, я слышу судорожный вздох. – Я… до слёз её доводил…
Молчание, тягостное, тяжёлое – еле дышу от напряжения, которое скапливается в грудной клетке.
– Не смотрите на меня так, Герман Эдуардович, – продолжает Никита. – Вы не можете думать обо мне хуже, чем я сам о себе думаю. Не представляете, каким дерьмом я тогда себя чувствовал. Стоял под дверью, сжимал кулаки и слышал, как она всхлипывает – тихо, чтобы никто не догадался. И это я знаю только про один раз, сколько их на самом деле было – бог весть... А вот когда услышала мой разговор с Марго, она не плакала, – произносит глухо. – Просто ушла…
Опять тишина. Долгая, и никаких звуков. Я же сейчас вся изведусь, что там у них происходит?
– Она никогда меня не простит, – вдруг сдавленным голосом говорит Никита, и я слышу странный звук. Что это?.. Не успеваю задуматься, как опять раздаётся голос Германа:
– А вы её об этом просили?
– О чём?
– Вы просили её простить вас? – Герман Эдуардович говорит очень серьёзно. – Не стоит быть настолько категоричным. Да, вы вели себя… не лучшим образом.
– Это чересчур мягко сказано, – Добрынин измученно смеётся. – Точнее – как последний... я даже слов не знаю подходящих.
– Хорошо, допустим, – продолжает Герман, – Разумеется, обычным извинением вы ничего не добьётесь. И тут я не могу дать вам никаких советов. Вы эту кашу заварили, вам её и расхлёбывать. Но, может быть, есть какие-то обстоятельства, которые говорят в вашу пользу? Вы ведь добились её однажды.
– Я, по-моему, просто не оставил ей выбора, – в словах Никиты слышно смущение.
– Она не была бы с вами, если бы не хотела, – Герман явно веселится, – не стоит недооценивать силу её характера. Но для начала вы сами должны найти в себе то, за что вас можно полюбить и простить. Есть же что-то, благодаря чему Аннушка сможет посмотреть на вас по-другому, если вы ей, конечно, покажете?