Западная Европа. 1917-й.
Шрифт:
К весне 1917 г. народные выступления участились. По улицам итальянских городов и деревень — на юге и на севере страны, на западе и на востоке ее — что ни день проходили, демонстрируя, шумные толпы истомленных войной женщин и подростков. Они шли, выкрикивая: «Да здравствует мир!», «Верните наших мужей и отцов из окопов!», прорываясь сквозь полицейские кордоны, нередко вступая в рукопашные схватки с карабинерами и полицией. Страна изнемогала от военной усталости, лишений, и вопрос о заключении мира был для ее населения вопросом «номер один».
I
Весть о свержении русского самодержавия итальянские трудящиеся восприняли восторженно и бурно{287}.
Русскую революцию они с первого дня поняли как «революцию мира», революцию в первую очередь антивоенную. Ежедневно, чуть ли не ежечасно, ожидая выхода революционной страны из войны, итальянские рабочие и крестьяне страстно желали добиться того же у себя на родине.
Отсюда лозунг «Сделать, как в России!», уже в марте 1917 г. родившийся в промышленной столице Италии — Турине. В ту пору лозунг этот еще не имел четкого социального содержания и являлся лозунгом в основном антивоенным. И уже в 20-х числах марта в Турине произошла первая, еще очень неумелая попытка его реализовать. Стихийно возникшие рабочие демонстрации направлялись в те дни к помещению туринской палаты труда, требуя «сделать, как в России», т. е. добиваться конца войны. До объявления всеобщей антивоенной забастовки в крупнейшем индустриальном центре страны оставался «один шаг»{288}.
Правым социалистам Турина удалось уговорить демонстрантов вернуться на предприятия, но лозунг «Сделать, как в России!» подхватили рабочие других промышленных центров[27]. Антивоенные выступления в стране участились. Жажда мира, особенно нетерпеливая теперь, когда конец страданий казался близким, с повой силой охватила трудовую Италию.
Угроза потери России в качестве военного союзника тревожила, как мы видели, и англичан, и французов. Для итальянских правящих классов эта угроза была особенно страшна. Ведь Италия, объявив войну всем державам центрального блока, вела военные действия практически только против Австро-Венгрии, с которой, кроме нее, боролась практически только одна Россия. Русско-австрийский и итало-австрийский фронты взаимозависели. Они делили между собой австрийские силы и оказывались как бы двумя концами одного рычага. Ослабление русского натиска на Австро-Венгрию влекло за собой усиление австрийского натиска на Италию, и наоборот. В 1915–1916 гг. русская армия принимала на себя основную тяжесть австрийских ударов и это позволяло итальянцам не только вести войну на территории врага, но и неоднократно переходить в наступление.
Многочисленные итальянские наступления были стратегически бесплодны. Они уносили сотни тысяч солдатских жизней и приносили Италии, как правило, лишь несколько километров каменистой почвы. Наступления эти имели, однако, для итальянской правящей верхушки особое значение: подымая праздничную шумиху вокруг каждого завоеванного населенного пункта, итальянские правители надеялись разжечь шовинистические инстинкты народных масс.
А ранней весной 1917 г. множились к тому же признаки готовящегося австро-германского наступления на Италию (оно состоялось позднее), и мысль о том, что его придется встретить один на один с врагом, не рассчитывая на помощь России, тревожила итальянских политических деятелей, генералов, журналистов чрезвычайно. Итальянские буржуазные пацифисты не замедлили сделать из этого свои выводы.
Еще зимой 1917 г. их представитель, некий Карбоне, завязал с австро-венгерским послом в Швейцарии фон Ромбергом неофициальные переговоры на тему о сепаратном мире Италии с Австро-Венгрией. Переговоры продвигались медленно и к весне 1917 г. еще находились в начальной стадии. Но после свержения русского самодержавия темпы ускорились, и в 20-х числах марта Карбоне явился к фон Ромбергу с вполне конкретным предложением — заключить мир на условии передачи Италии Трентино и Триеста и предоставления ей преобладания в Истрии. Он торопил с ответом и уверял, что, если соглашение будет достигнуто, мирный договор Италии с Австро-Венгрией может быть заключен в течение двух недель.
Итальянское предложение обсуждалось 25 марта на совещании министра иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернина с немецким канцлером Т. Бетман-Гольвегом. Оно было отвергнуто после того, как Чернин передал своему собеседнику слова австрийского императора о том, что тот готов скорее «провалиться сквозь землю», чем отдать итальянцам хотя бы один квадратный метр «своей» земли.
Однако в апреле 1917 г. Карбоне вновь явился в австрийское и немецкое посольства в Швейцарии, предлагая заключить сепаратный мир и требуя для Италии на этот раз уже только Аквилеи и тех провинций Трентино, которые населены в основном итальянцами. Мотивировал он это предложение боязнью революции в Италии. Итальянский министр иностранных дел С. Соннино (убежденный сторонник «войны до победы»), по словам посредника, о нем не знал, а сделано оно было с согласия большой политической партии, возглавленной Джолитти, и исходило от короля. Но Австро-Венгрия отвергла и это предложение.
Интервентисты, не менее джолиттианцев встревоженные русской революцией, выступали все же за «войну до победы». Революционизирующее воздействие русских событий на итальянские народные массы представлялось им поэтому особенно опасным. Уже 19 марта группа видных интервентистов явилась к Орландо. Они потребовали от министра внутренних дел запрета провинциальных социалистических еженедельников и даже «Аванти», если эта газета и впредь сохранит свой «бунтовщический» характер, запрета всех (в том числе закрытых) рабочих собраний. Как сообщала «Аванти», они настаивали также на «суровых мерах» по отношению к тем, кто, пусть даже в частной беседе, выскажется против войны. «Наша смерть» иронически озаглавила «Аванти» 20 марта сообщение о демарше интервентистов.
Орландо отверг эти требования, и большая часть интервентистских групп, еще стоя на конституционной платформе, их также не поддержала.
Надо сказать, что даже наиболее рьяные экстремисты отнюдь не стремились бороться с антивоенными настроениями масс с помощью одних только «зажимов» и запретов.
Всю весну, лето и осень 1917 г. лидеры интервентистов и всевозможные интервентистские лиги, союзы, собрания, съезды и т. п. выступали с непрестанными призывами пропагандировать войну в массах. Они принимали резолюции о том, чтобы «всеми средствами убедить народ в необходимости продолжать войну до победы», указывали, что события в России «заставляют объяснять массам… причины и цели этой ужасной войны». Как из рога изобилия сыпались заверения в намерении вести пропаганду войны «в каждом городе, каждой деревне», в тылу и на фронте, среди солдат, студентов, рабочих.
Далеко не все подобные намерения и решения проводились в жизнь. Во многих провинциях для систематической пропаганды в народе у интервентистов не хватало ни сил, ни средств. Но и там, где они имелись, перед организаторами и вдохновителями кампании (не говоря уже о рядовых пропагандистах) неизменно вставал вопрос: что именно надо рабочим и крестьянам говорить и какими именно доводами следует их в необходимости «войны до победы» убеждать?
Кризис идей, постигший в войну правящие классы большинства европейских стран и усиленный в 1917 г. революцией в России, сказывался в Италии очень остро. Итальянских политических деятелей, журналистов, будь они нейтралистами или интервентистами (и особенно тех из них, кто был достаточно чуток, чтобы уловить настроения масс), не оставляло ощущение зыбкости, непрочности окружающего мира, сознание краха старых устоев, доктрин. «Сколько предвидений, считавшихся неопровержимыми, сколько людских расчетов было опрокинуто и развенчано войной… Дипломатические соглашения, труды терпеливых социологов… все это рухнуло в один момент… Что будет завтра с человечеством, пережившим ужасный катаклизм, который его потряс?» — читаем мы в католической «Оссерваторе романо»{289}. «Куда мы идем? К каким неведомым берегам влечет нас трагическая судьба старой Европы?.. Мы находимся перед лицом двух ужасных сил — войны, с одной стороны, желания обновить мир — с другой!» — восклицал корреспондент «Секоло»{290}. А редакционная передовая этой интервентистской газеты горестно констатировала, что «вчерашние идеи больше не служат, новые находятся в состоянии брожения и полны противоречий». Всюду «клокочет жизнь, которую старые формулы не в силах более сдержать»{291}.
Понимая, что в массах «зреют новые мысли и чувства»{292}, итальянские интервентисты напряженно искали идею, которая помогла бы им повести за собой массы. Самым простым, казалось, было перенять если не все, то хотя бы отдельные идеи русской революции. Один из лидеров социал-реформистов А. Беренини действительно уже в марте 1917 г. призывал своих единомышленников сказать бойцам в окопах, что итальянцы сражаются за «те же цели, ради которых свергла царское иго Россия»{293}.