Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941
Шрифт:
Заговорили об Эмме. Я произнесла, что пишет она слабо.
– «Зато верный друг. Это гораздо важнее».
4/X NN несколько раз приходила узнавать о здоровье Таты, которая лежит у меня. Принесла ей фрукты и сахар, полученные в Партактиве [555] .
Вчера я была у нее.
Рина и Зина.
Перед вечером она пришла. Мы посидели во дворе.
Она ушла – а сегодня Ледик пришел и сказал, что встретил ее на улице и она просила мне передать, что книга разрешена и мне угрожает корректура [556] .
555
Тата –
556
Ледик – Владимир Григорьевич Адмони.
6/Х 4 2 Вечером, в дождь (первый?), закутавшись я пошла к NN. У нее застала только что приехавшую из Алма-Ата Раневскую, – выпивают и закусывают. (Свет оставили, штепселя запечатали, чаю согреть нельзя.)
NN оживленная, веселая, ясная, без обычной ее подспудной печали – просто веселая.
Раневская, против обыкновения, приветлива со мной и любезна. И не очень истерична, потому что еще не очень пьяна.
Сыпет блистательными рассказами.
В трамвае ей женщина-еврейка:
«Позвольте мысленно пожать вашу руку».
Выпала из трамвая. Разбилась. Женщины наклонились над ней, решают: это та, что в «Подкидыше»? Или в другой картине? и, не подняв, но решив, что, действительно, Муля, – уходят.
Из под колес вагона вылез мальчик: – «Тетя, это ты на картине Подкидышей подбираешь? Тетя, возьми меня… Тетя, ты только на картине их подбираешь?»
Затем следовал ряд рассказов о безумном обжорстве Алма-Атинских киношников и мании запасов, их охватившей.
– Это у вас мешки с песком? Бомбежек ждете?
– Нет, с сахаром.
В соседней комнате такой крик, будто кто-то обварился не кипятком, а чем-то жирным. Оказывается, масло спекулянт понес в другой этаж, не к ним. А у них пятнадцать литров и хотят еще.
Об ужине у Эйзенштейна с икрой и пр. Черная от голода уборщица.
– «Я уже давно думаю, что пора переходить в стан уборщиц. Выбираю момент, чтобы переметнуться», – сказала NN.
Раневская сообщила, что не получающие пайков и денег алма-атинцы мечтают поджечь лауреатник с четырех углов. Ходят бледные, усталые.
– «Но сил, чтобы поджечь, надеюсь, у них хватит?» – спросила NN.
Когда Раневская описывала запасы маниаков, NN несколько раз восклицала:
– «Бедняги! Какую участь они себе готовят!»
Открыв «Ардова», прочла мне новые строки в поэму – да, в поэму, не отпускает она ее никак! Строки о прошлом, которое тлеет, и о будущем, которое зреет, и еще одни, поразительные, о глазах, которые она еще не знает, куда вставить. Гениальнейшие – на уровне хризантемы и зеркала [557] ).
557
Речь идет о строках «Как в прошедшем грядущее зрееет / Так в грядущем прошлое тлеет» (строфа «Я забыла ваши уроки»); строки о глазах – вероятно: «Или вправду там кто-то снова / Между печкой и шкафом стоит? / Бледен лоб и глаза открыты…» – обе строфы в первой главе первой части. Хризантема и зеркало – «И была для меня та тема, / Как раздавленная хризантема / На полу, когда гроб несут»; строфу о зеркале – см. с. 394. Все перечисленные строки и строфы, их первоначальные и окончательные варианты – см. ББП, с. 358, 360, 361, 372, 434 и 439.
Раневская показывала снимки с себя в роли тетки Грозного, и NN очень, очень восхищалась.
Раневская рассказала фольклор об NN, бытующий в Алма-Ата.
Жаловалась на Вакара, администратора, который ее угнетал. А он – двоюродный племянник NN.
– Вы не имеете право иметь племянников! Вы не его тетка, а тетка человечества! [558]
Я ушла в двенадцать. NN и Раневская вместе стояли на лестнице, пока я спускалась.
16/X Боговдохновенные дни. Южная, ласковая,
558
Раневская говорит об Игоре Владимировиче Вакаре (1906–1977), ближайшем сотруднике С. Эйзенштейна. Его имя, как директора фильма, значится в титрах многих знаменитых картин: «Ленин в Октябре», «Александр Невский», «Летят журавли» и др.
Игорь Вакар – двоюродный внучатый племянник А. А., внук Анны Эразмовны (родной сестры матери А. А.), которая была замужем за Виктором Модестовичем Вакаром.
NN заходит иногда – по дороге на обед (партактив) или с обеда.
Ходит она теперь легко, не то, что я! у меня грипп, и я еле волочу ноги. Кроме того, я занята. (Я – Соня. Вот никогда не предполагала!)
NN обещала придти вечером прочесть поэму Лиле и Геше – мы накупили винограду и пр. – но Раневская позвонила, что NN нездорова и не придет. Так я и чувствовала. Но вчера днем она вдруг пришла – прекрасная, сосредоточенная, ясная, благостная. В кольцах и ожерелье, которое, было, сняла.
Она пришла, когда я была дома одна. Полежала. (У нее тоже гриппок.) Попила чаю. И вручила мне тетрадь, которую уносила на несколько дней. Вписала туда строки о прошлом и будущем, конец эпилога, новый эпиграф ко всей поэме («все правы»); по-другому название – (поэма теперь называется «Поэма без героя», а первая часть – «Тринадцатый год»; [559] ) по-другому разбила на части («Решка» теперь – одна из частей)… [560] Намазала снова страшно и, надев очки, принялась наводить неразборчивые места пером. Попросила у меня томик Пушкина, чтобы понять, как поставить знаки в эпиграфе «Я воды Леты пью…» Но вошли Лиля и Теша, и она захлопнула тетрадь.
559
Но и это еще не окончательное название. Окончательное – «Часть первая. Девятьсот тринадцатый год. Петербургская повесть» – установилось в пятидесятые годы. См. «Записки», т. 2, с. 98.
560
Одна из частей – а именно: «Часть вторая. Решка».
Да, приписала еще «Дарю эту тетрадь…». Почему? Не потому ли, чтоб не думали «посвящаю»?
Прочла поэму Лиле и Геше. Читала хуже обычного, торопясь и гриппозно.
Прочла ленинградский цикл (без детей: вспомнила, милая, что слушатели потеряли ребенка) и с новыми вводными строками ко всему вместе: кровавые громады, которые мне не очень понравились [561] .
Поднялась обедать к Булгаковой. Потом Геша пошел ее провожать.
Рассказывала, что эпилог – новые строфы – написала почти весь 19-го августа, в жару, в комнате, полной народу.
561
Ленинградский цикл без детей (то есть без стихов, посвященных Вове Смирнову), по-видимому: «Первый дальнобойный в Ленинграде», «Птицы смерти в зените стоят» и «Nox» – БВ, Седьмая книга.
20/X 42 Не выдержав длительного перерыва, с обычной тревогой в душе я пошла к ней днем.
Она лежала очень бледная, с мигренью, в синем в полоску халате – не то, чтобы молодая, а юная, восемнадцатилетняя какая-то. Халат струился как ручей.
Расспросила меня обо мне, а потом вдруг:
– «Полчаса назад я получила телеграмму. Скоропостижно скончалась Тат. Влад. Гаршина» [562] ).
Видно, известие это потрясло ее. Но больше о нем она не говорила и сразу перешла на другие темы.
562
Татьяна Владимировна Гаршина (1887–1942) – первая жена Владимира Георгиевича Гаршина.