Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941
Шрифт:
Мы заговорили о В. Г.: от Томашевских пришли две открытки – ей и мне. Ей сообщалось, что его видели в марте, что он был сравнительно сыт и здоров. Мне – что у него расшатались нервы, что гибель Энгельгардта и Зеленина тяжело отразилась на нем [516] . NN высказывала мрачные предположения о том, что он не писал ей не по болезни, а потому, что не писала она, и он решил, что она не хочет и пр.
– «Вот, вы меня отговариваете ехать, а если бы ваш Митя был там, вы б поехали?»
516
Историк литературы Борис Михайлович Энгедьгардт (1887–1942) был женат на родственнице В. Г. Гаршина. Именно он познакомил Гаршина и Ахматову. Жена Б. М. Энгельгардта – Лидия Михайловна Андриевская – тоже умерла от голода
Николай Васильевич Зеленин (1900–1942), врач-психиатр, внук актрисы М. Н. Ермоловой. Н. В. Зеленин жил на Кирочной в одном доме с Энгельгардтами.
– Да.
– «Ну, то-то же».
Когда я прихожу, она сердится, если я сижу у Радзинских или говорю по телефону. Но когда мы остаемся одни, она обращается со мной сурово, подчеркивает каждый мой промах и пр.
Прочла мне письмо от Лозинского, в котором он между прочим пишет, что захватил с собой из Ленинграда ее портрет.
– «Милый Лозинька! Верный друг. Это портрет, который сделал Судейкин. Карандашный набросок. Мы с ним забежали в редакцию (забыла какую! – Л. Ч.), Сережа Судейкин сказал: «как Вы красиво сидите!» и нарисовал на бумажке. Потом бросил бумажку, и мы пошли. Лозинский был секретарем редакции, подобрал рисунок, отдал его в рамку и всю жизнь с ним не расставался» [517] ).
517
Рисунок С. Ю. Судейкина (1882–1946), изображающий Ахматову – см. Ахматовские чтения, с. 167. Тот ли это набросок, о котором говорит Ахматова, не установлено.
12/VI 42 Зайдя днем к NN, я застала у нее Державина, такого же немытого, нечесаного, опухшего от пьянства, как всегда. NN очень оживленно с ним беседовала. Когда он ушел, она сказала мне: – «До чего похоже на Осипа и на Хлебникова. Он и не знает этого! Как похож!» – Скоро взошла Раневская, которая видела Державина, когда он пришел. Между ней и NN состоялся такой разговор.
– Кто этот человек, который осмелился придти к А. А. таким грязным? Он, верно, вывалялся в арыке и не удосужился почиститься.
– «Поэт».
– Воображаю!
– «Поэт, и прекрасный. Поэты все такие. Хлебников был такой, Осип был такой. Если видите складку на брюках – не верьте, что поэт. А если такой – верьте».
14/VI 4 2 Сегодня при мне к NN пришел Липко и в срочном порядке взял у нее «Ночь» и «Вовочку» для альманаха «Ленинград». Ритмический перебой во второй строке явно смутил его (в «Ночи»).
NN очень удерживала меня, собиралась пойти со мной к Хазину, но потом полил дождь, явилась Дроботова, и она осталась.
Она получила письмо от Николая Николаевича из Самарканда и опять расстроилась. Он бедствует.
Упорно говорит о поездке в Ленинград. Надеюсь, что ее не пустят.
18/VI 42 На днях вечером долго гуляла с NN. Устав, сидели в сквере. Она дивилась там дереву необыкновенного роста.
[низ страницы в оригинале отрезан. – Е. Ч.] – …навсегда пережить автора и эпоху, должны быть такими, как пушкинский «Орион». Это, конечно, декабристы, но тут и личная судьба и огромная философия, и мало ли еще чего.
И я сразу подумала о ее «Ноченьке»: тут, конечно, Ленинград, и немцы 42 года, но тут и 18 век, и личное, и смерть, и все разлуки и «мало ли еще чего».
19/VI 42 Сегодня я была утром у NN и, хотя торопилась, просидела долго.
– «Я написала новое начало поэмы… И кусок… Как долго она меня не отпускает… Не приведи, Господи… Это как у Лермонтова «Демон»». [Низ страницы отрезан. – Е.Ч.] о гадании, о зеркалах, возникла как догадка, а теперь оно само дано в руки.
– «Я писала вчера весь день. Писала бы и больше, но письмо от Ирины Ник. меня совсем убило [518] . Я возненавидела сразу и себя, и свои стихи, и поэму… Ничего этого не надо».
Письмо в самом деле страшное: о патологическом аппетите Бор. Викт. А В. Г., по-видимому, здоров и светел.
NN с негодованием говорила о Жене Пастернак, которая скомпрометировала Мура («Злодейство… Большой грех») [519] , и о Беньяш, которая полтора месяца обещала Хазину достать разрешение на въезд матери и сестры
518
Ирина Николаевна – Медведева-Томашевская, жена Б. В. Томашевского. О них обоих и об их дружбе с Ахматовой см. «Записки», т. 2, «За сценой»: 180.
519
Объяснением этих слов может служить запись в дневнике А. К. 18 сентября 1977 года: «Помню АА в Ташкенте очень возмущалась Евгенией Владимировной Пастернак, которая (не знаю с чьих слов) утверждала, что в гибели Марины Ивановны виноват Мур. «Большой грех», – говорила АА о Евг. Вл. и всячески подкармливала Мура, пристраивала его к Толстым на кормежку и пр.».
Пришел Зелинский, сообщил, что книжка в наборе и «художник, фамилию забыл» делает рисунки [520] ).
– «Рисунки?» – удивилась NN.
– Всякие заставки, штучки…
– «Какие же там нужны штучки?»
– Ну, например, Адмиралтейская игла…
– «Этого я не переживу. Пощадите! Никаких игол! Это такой «mauvais gout» – дурной вкус. Ради бога, защитите меня!»
Зелинский обещал «защитить».
– «Вот если бы Тышлер, – сказала NN. – Тогда я позволила бы и иголки, и булавки, и все, что он захочет».
520
Художником ташкентской книги Ахматовой был Валерий Сергеевич Алфеевский (1906–1989). Он оставил воспоминания об этой своей работе (см.: По памяти и с натуры. М.: Книга, 1991, с. 91–92).
Зелинский настаивал, чтобы NN сделала эпиграфы к отделам.
Он же сообщил, что «Мужество» появилось в сборнике тридцатилетия «Правды».
Ушел.
22/VI 42 Год.
Были живы еще: Боба, Изя, Михаил Моисеевич, Таничка и – будущий друг и товарищ – Мих. Як. и Коля Давиденков и родители Мити и Мирона.
«Думали, нищие мы…» [521]
Меня ждал Ленинград, Шмидт, учебник, книги, привычная тоска ленинградской квартиры… [522]
521
В первую годовщину от начала войны А. К. вспоминает и перечисляет родных и друзей, погибших за этот год – на войне, или от голода в блокадном Ленинграде. Названы: Боба – брат Л. К., убит под Можайском (о нем см. с. 247); Изя – Исидор Моисеевич Гликин, умер от голода в Ленинграде (он спас рукопись «Софьи Петровны, см. «Записки» т. 2, с. 568), М. М. Майслер, убит под Ленинградом, Таничка Гуревич, убита бомбой в Ленинграде. Убит М. Я. Розенберг, пропал без вести Коля Давиденков, родители М. П. Бронштейна умерли от сыпняка в дороге, родители Мирона Левина умерли от голода в Ленинграде (о нем см. 24). Этот печальный мартиролог Л. К. завершает ахматовским стихотворением, из которого записывает лишь первую строчку: «Думали: нищие мы…» – № 22.
522
Накануне войны Л. К. составляла хрестоматию (учебник) для школьников младших классов и вместе с М. Я. Розенбергом работала над сценарием о лейтенанте Шмидте.
А сейчас всё уничтожено, море горя, но почему, почему мне светлее? Что я за урод? Даже страшно от этого.
Вчера вечером с Лидочкой зашла к NN. Она была усталая, разбитая и недобрая. Утром она слушала с Раневской репетицию симфонии Шостаковича.
– «Я так разбита, так устала, что хоть ложками собирай. Какая страшная вещь… Вторую и третью часть нужно слышать несколько раз, чтобы проникнуться ими, а первая доходит сразу. Какой ужас эти гнусные маленькие барабанчики… Там есть место, где скелеты танцуют фокстрот… Радостных нот, победы радости нет никакой: ужас сплошь. Вещь гениальная, Шостакович гений, и наша эпоха конечно будет именоваться эпохой Шостаковича… Раневская сказала о симфонии: так страшно, точно ваша поэма… Несколько человек так говорили» [523] ).
523
А. А. говорит о Седьмой симфонии, написанной в блокадном Ленинграде.