Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941
Шрифт:
28/IV 42 В стихотворении Вовочке NN заменила строку «И домой не вернусь никогда» – строкой: «Но тебя не предам никогда» [469] ).
– «Я проверила ночью. Это действительно правда», – сказала она.
Как-то на днях она прочла мне «Пятнадцать лет пятнадцатью веками» и т. д. Она и раньше читала мне эту горькую вещь, но тогда – конца не было [470] .
3/V 42 Ная Анне Андреевне:
469
Речь идет о стихотворении «Постучи кулачком – я открою».
470
«Пятнадцать лет пятнадцатью веками» – строка из четвертой
«Я сегодня говорила с одним вашим поклонником – он безумно любит ваши стихи – и защищала вашу поэму: он говорил, что это просто версификация».
Очаровательно и по существу, и по форме. Форма злобы вполне Наина.
5/V 4 2 На днях, вечером, NN рассказывала мне о вечере у Толстых, на который она была приглашена. Там был поляк и читались польские стихи – Слонимского и еще чьи-то. Она говорила о них с восторгом, пыталась вспоминать строки [471] ).
471
Поляк – Юзеф Чапский. В своей книге «На бесчеловечной земле» он описал этот вечер: «…меня попросили читать и переводить «с листа». Общий дух и отклик присутствовавших русских превзошел все мои самые смелые ожидания. Я вижу, как сейчас, слезы в глазах молчаливой Ахматовой… «Баллада о двух свечах» и «Родина Шопена» Балинского, так же как и «Набат над Варшавой» Слонимского, всех потрясли… Никогда еще я не встречал такого внимания, никогда еще я не чувствовал так сильно ответной реакции, как со стороны русских. Ахматова согласилась перевести «Варшавское Рождество», хотя, как она подчеркнула, она никогда не переводила стихов» (Изд-во «МПИ», с. 171–172).
О Чапеком см. также «Записки», т. 2, с. 384, 468 и «За сценой»: а также «Записки», т. 3.
Антоны Слонимский (1895–1976) – польский писатель.
Выглядит она очень плохо, похудела, кашляет. Я послала телеграмму Лидиной сестре насчет Вл. Георг.
6/V Вечером сидела у NN втроем с Раневской. NN грустна, бледна, худо выглядит. Кроме всего прочего, ее очень волнует история с книгой. Тихонов к ней не идет и ей ничего не докладывает, а слухи уже носятся: что он недоволен составом, что стихов «мало» и т. д.
NN нисколько не обольщается насчет того, что значит это «мало» [472] .
472
А. Н. Тихонов был главным редактором ташкентского отделения издательства «Советский писатель» и редактором сборника стихотворений Ахматовой, издаваемых в этом издательстве.
Я слышала, что накануне, сидя у Радзинских, NN в шутливой форме предложила основать «общество людей, не говорящих худо о своих ближних». Я затронула эту тему, сказав, что я не смогла бы быть членом этого общества. NN откликнулась очень горячо и строго и произнесла один из своих великолепных грозных монологов, которые я постараюсь воспроизвести:
«Разумеется, я не намерена организовывать никакого общества. Я просто хотела в деликатной форме намекнуть присутствующим, что я не желаю слышать каждую минуту какую-нибудь гадость об одном из наших коллег – будь то Уткин, П. или Городецкий [473] . Мы здесь все живем так тесно, что нужно принимать специальные меры, чтобы сохранять минимальную чистоту воздуха. Зак говорил, что в эмиграции к каждой фамилии, как у испанцев «дон», механически приставлялось «вор» – до того люди дошли [474] . Вот и у нас скоро будет: воровка Чуковская, воровка Ахматова… Будет, уверяю вас!.. И говорят ведь чушь собачью, невесть что. Это очень легко проверить, если вспомнить, что говорят люди о нас самих. До какой степени это на нас не похоже. Когда я вспоминаю, что говорят обо мне, я всегда думаю: «Бедные Шаляпин и Горький! По-видимому, всё, что о них говорят – такая же неправда». У меня был такой случай: в одном доме меня познакомили с дамой. Потом, через несколько дней, узнаю: дама рассказывает, будто она была моей соседкой, когда я была замужем за Островским. Но я никогда ни за каким Островским замужем не была. Оказывается: замужем за Островским была Наталья Грушко. Для дамы женщина-поэт ассоциировалась именно с Грушко. Вот и получилось»… [475]
473
П. – возможно, Погодин Николай Федорович (1900–1962), драматург, живший по соседству с Уткиным.
474
Зак передает содержание рассказа Тэффи (см. с. 531).
475
Поэтесса
– С той минуты ко всем вашим мужьям неизменно присчитывался Островский. Плюс Островский, – сказала Раневская.
– «Именно так», – подтвердила NN.
7/V 42 Вчера вначале вечера была Беньяш и по какому-то поводу горячо заговорила о мемуарах. «Нет бульварной литературы, так вот, вместо нее, есть мемуарная».
NN очень ее поддерживала. Потом вынула «Ардова», прочла абзац своей прозы – мемуарной – детство, дом, обои [476] . Скоро Беньяш ушла, а меня NN оставила.
476
В автобиографической прозе Ахматовой читаем: «В Ташкенте от «эвакуационной тоски» написала «Дому было сто лет»».
Очерк был утрачен и в 1957—59 годах восстановлен автором – под названием «Дом Шухардиной» («Двухтомник, 1990», с. 281, 270.)
На столе стояла бутылка вина, принесенная Радзинской. Мы пили – весьма умеренно – однако NN очень менялась на моих глазах.
Она много говорила – шепотом, – говорила без умолку, перескакивая с предмета на предмет. О, теперь, здесь, я должна заменять светлого слушателя темных бредней, а у меня нету уменья, нету сил и уменья. Нет, бредни не темные, они пронзительно светлые и пророческие и трудно, не под силу, быть на уровне их [477] .
«Лева умер, Вова умер, В л. Г. умер», – голосом полным слез, но слез нет.
477
«Светлый слушатель темных бредней» – строка из «Эпилога», в ташкентском варианте «Поэмы», обращенная к В. Г. Гаршину.
Поездка за город.
Мечты о книге.
– «С двух лет бабушка объяснила ему, что мать – божество. Он поверил и до последнего дня верил каждому слову матери. А мать говорила ему: видишь, вот в машине едет Никита Толстой. У тебя никогда не будет машины, у тебя никогда ничего не будет, я могу дать тебе только…» [478]
И рядом с этим – страстные разговоры о Нае, о том, что это она сколотила дамский антиахматовский блок, что она – злое, завистливое существо, воспитанное бесконечно завидующим семейством, что у нее обида за отца выражается в бесконечной ненависти ко всем окружающим.
478
А. А. говорит о своем сыне. Бабушка – Анна Ивановна Гумилева. Пропущенное слово – может быть, «тюрьма».
– «А во всем виновата я. И вы из-за меня страдаете, и Люша, и я сама вот живу в наказание среди вязальщиц. Мне нужно было взять ту комнату на Уездной, переехать туда с вами и с Люшей. Мы постепенно обросли бы ведрами, и всё стало бы хорошо».
Ушла я во втором часу.
Третьего дня Раневская ходила с ней к доктору. Он нашел бронхит – «по-видимому, обойдемся без tbc» – но все-таки велел пойти на рентген. Кашляет она меньше и t° нормальная.
Днем я видела Тихонова. Он мне сказал, что по его мнению книга NN составлена дурно: «новых стихов мало – почему нет Ленинграда, Лондонцам, «Pro domo mea», «Путем» – а старые выбраны неверно» [479] . Ему угодно наивничать. Пусть.
479
Перечислены стихотворения «Ленинград в марте 1941 года», «Лондонцам», «Один идет прямым путем» и поэма «Путем всея земли».
10/V 42 Вчера я пришла к NN днем, даже утром. Она при мне прибрала комнату, оделась. Вечером должны были навестить ее Тихонов и Зелинский. Накануне я сдуру показала ей письмо Шнейдера с невнятными порицаниями ее книге [480] .
– «Вот видите, Л. К., это подтверждает мою правоту в споре с вами. Вы всегда говорите, что лучше хоть немногие мои стихи напечатать… Нет, хуже. Читатели получают право писать такие письма, как это».
480
Речь идет об М. Я. Шнейдере. О нем см. ЮЗ. Его письмо в архиве Л. Чуковской не сохранилось.
Потом заговорили о Раневской, которая утомляет NN обожанием и настойчивыми предложениями купить у нее – шляпу, платье и пр. «Деньги когда-нибудь потом». А вещи у нее все парижские.
– «Подарков принимать я не желаю, а покупать не могу. У меня вообще осталось двести рублей – ну, почти двести. Если мне за книгу заплатят, то я должна буду жить на них весь остаток жизни, а не покупать приданое. Да и не нужно мне шляпы. Я всю жизнь ходила в платке».
Пришла Раневская – остроумная, грустная, ревнивая как всегда.