Записки полицейского (сборник)
Шрифт:
– Ага! Так вы упорствуете, жестокосердая! После всех страданий, которые я вытерпел за вас, после тех дней, которые провел в слезах, после мучительных ночей, терзающих меня с той злополучной минуты, когда увидел, как вытаскивают из воды ваше бездыханное тело, с той проклятой минуты, когда мне сказали, что вы умерли?
– Умерла! – воскликнула госпожа Ирвинг. – Боже милосердный! Перестаньте безумствовать, господин Ренсгрэйв! Я – Лаура?.. Я – родом из графства Йоркшир?.. Я – утонула? Да, есть с чего мне самой сойти с ума, слушая ваши речи! Неправда!.. Меня никогда из воды не вытаскивали! Никогда и никто не мог предположить, что я умерла!
– Забавно! – закричал Ренсгрэйв. – Разве вы, я и этот проклятый Бефорт… не катались ли мы седьмого августа 1821 года по Льюфильдскому озеру?.. Лодка, в которой мы сидели, не опрокинулась ли во время ужасной схватки, возникшей между ним и мной из за вас, потому что мы оба были влюблены? О! Теперь мне все понятно!.. Причиной всему ребенок!.. То прошлое, о котором он вам напоминает, мешает….
Госпожа Ирвинг пронзительно вскрикнула – рука сумасшедшего сжимала горло мальчика, но я не отрываясь смотрел сквозь стеклянные двери на Ренсгрэйва, а потому в ту же минуту ворвался в комнату. Я мгновенно освободил малютку и с такой силой оттолкнул безумца, что он отлетел в другой конец комнаты и упал навзничь, но тут же вскочил и подбежал ко мне, обшаривая между тем свои карманы, где, вероятно, искал нож или какое нибудь оружие, но, не найдя ничего и понимая, без сомнения, что проиграет в рукопашном бою, он бросил на меня один из тех ужасных взглядов, которые были ему так свойственны, и выбежал из комнаты.
Теперь дело приняло нешуточный оборот: понятно было, что этот человек упорствовал в своем безумии. Потому я тем же вечером отправил по почте письмо в графство Йоркшир. Письмо это извещало господина Оксли о случившемся и приглашало прибыть в Лондон для принятия решения о дальнейшей судьбе племянника. В ожидании Оксли мы усилили меры предосторожности, чтобы защитить госпожу Ирвинг и ее сына от любых посягательств со стороны помешанного.
Но сумасшедшие в своем безумии проявляют необыкновенную настойчивость и настолько хитроумны, что даже самый проницательный и рассудительный человек не может предугадать их поступков.
По делам службы я часто с самого раннего утра отсутствовал дома и иногда даже всю ночь должен был находиться в местах, весьма удаленных от той части города, где проживал.
Вернувшись домой к обеду, на четвертый вечер после того дня, когда я отправил господину Оксли письмо, я застал в своей квартире всех соседей, чрезвычайно взволнованных. Госпожа Ирвинг, как мне хором поведали с десяток человек, – госпожа Ирвинг умирала. Причиной ее жестоких предсмертных мучений был малютка Джордж, который непонятным образом упал в реку Лею и утонул. По крайней мере такое у всех сложилось мнение, после того как реку обшарили вдоль и поперек. Черная пуховая шляпа несчастного малютки, украшенная перышком, была найдена плавающей около берега на довольно большом расстоянии от того места, где он предположительно упал; тело, розыски которого так ничего и не дали, вероятно, было унесено в Темзу сильным течением.
Ужасная догадка вдруг промелькнула в моем сознании.
– Где господин Ренсгрэйв? – спросил я.
Никто этого не знал, никто не видел его с двух часов пополудни, то есть именно с тех пор, как исчез ребенок. Из всего того, что я видел и слышал, из той ненависти, которую господин Ренсгрэйв испытывал по отношению к маленькому Джорджу, было очевидно, что, кроме сумасшедшего, никто не мог совершить такого ужасного
Подозрения доктора были схожи с моими, но он уклонился от каких бы то ни было советов, доверяя моей предусмотрительности. К несчастью, в то время я был еще новичком в делах подобного рода, теперь я уже приобрел некоторый опыт, и, если бы мне вновь случилось оказаться в подобных обстоятельствах, последствия были бы не столь неприятны, как в то время.
Я решил дожидаться господина Ренсгрэйва, позвав к себе в напарники управляющего. Мы всю ночь бодрствовали, эта ночь тревожных ожиданий тянулась мучительно долго, мое нетерпение и раздражение с каждым часом усиливались. В десять часов я был убежден, что Генри Ренсгрэйв – преступник, в одиннадцать я готов был передать его в руки правосудия, в полночь чувствовал, что удушу его собственноручно.
Страдальческие вопли, временами раздававшиеся из комнаты госпожи Ирвинг, действовали на меня страшно угнетающе: перед моим внутренним взором стояла эта несчастная мать, обреченная до конца дней на безутешное горе из за преступного деяния сумасшедшего.
Только в два часа ночи мы услышали осторожные шаги – кто то крадучись приближался к двери. Это был господин Ренсгрэйв, его рука до того дрожала, что он несколько минут не мог вставить ключ в замочную скважину. Неудивительно было видеть сумасшедшего дрожащим и бледным, как призрак.
В действительности, как я узнал впоследствии, в нескольких шагах от двери он кого то встретил и спросил о госпоже Ир– винг, и ему ответили, что она умирает или, возможно, уже умерла. Я знал, что он никогда не пил вина, однако, судя по его речам, можно было предположить, что пьян. Шатаясь, Генри поднялся на несколько ступеней по лестнице, которая вела в комнату больной, и, увидев нас на площадке, отступил назад. Зубы его стучали, как при сильном ознобе.
– Ведь это неправда, не так ли, что Лаура… что госпожа Ирвинг при смерти?
– Вы ошибаетесь, господин Ренсгрэйв, – возразил я суровее и громче, чем следовало, ведь мы находились всего в трех шагах от спальни больной. – И если, как я подозреваю, – продолжал я, – ребенок утоплен вами, то в весьма скором времени вы должны будете ответить перед Богом за два преступления вместо одного.
Из горла несчастного вырвался сдавленный стон, его окоченевшие пальцы тщетно силились ослабить узел на шейном платке. В то же мгновение в комнате госпожи Ирвинг раздался шум, похожий на звуки борьбы. Приставленная к постели больной служанка закричала во весь голос:
– Помогите!
– Возьмите на свое попечение госпожу Ирвинг, – сказал я, обращаясь к управляющему, и сделал шаг к Ренсгрэйву, чтобы стащить с него галстук, ибо по судорожному подергиванию лица я видел, что он может вот-вот задохнуться, но несчастный, неправильно истолковав мои намерения, отскочил в сторону и очутился перед госпожой Ирвинг, которая в этот момент вышла из своей комнаты.
Лицо молодой женщины было искажено ужасом, на ее белой ночной кофте расползалась широкая кровавая полоса: перевязка, стягивавшая рану госпожи Ирвинг, сбилась, и рана снова открылась.