Записки рецидивиста
Шрифт:
Когда я начинал волноваться, то почти полностью сползал на блатной жаргон, на родной язык, одним словом.
«Мочалка» (проститутка) — ноль внимания. Тогда я тыльной стороной ладони слегка шлепнул шалаву по животу. То ли от неожиданности, то ли настолько она была пьяна, только деваха шлепнулась на пол на задницу, полыхнув красными трусами, как боевым флагом, призывающим одурманенную «озверином» шарагу к бою. А может, ее трусы сыграли роль красной тряпки перед озверевшими мордами быков. Только ко мне подскочил высокий парень и на ломаном русском языке сказал:
— Эй, слушай, ты зачем обижаешь наша девочка.
Затем последовала мотивировка, что он якобы имел близкие отношения с моей матерью.
Здесь я уже не выдержал, поднялся из-за стола и в тон парню произнес:
— Зачем ты сказал «твою мать». Лучше бы свинью сношал: и сало близко, и лохматый сейф низко. — Потом повернулся — в строну зала и, отвлекая внимание парня, крикнул: — Иван. — Парень автоматически обернулся, а я правой рукой со всего маху опустил графин с пивом ему на чан.
Парень рухнул как подрубленный. Вся кодла кинулась на меня. Витя вскочил, крикнул:
— Не бей, хватай и кидай на меня. Ни одному не дай уйти.
Рядом была буфетная стойка, на ней стояли банки-склянки с разными соками. Я обеими руками хватал по очереди нападавших и кидал на Витька, тот встречал их, как куропаток на взлете, мощнейшими прямыми правой в челюсть. Парни летели сначала на стойку, вдребезги разбивая банки и колбы с соками, а финишировали уже на полу у стойки.
Когда все было кончено, я вытащил из пачки часть денег, протянул Саре, которая с ужасом в глазах стояла, прижавшись к буфету, сказал:
— Сара, возьми деньги, восстановишь все, что побили натуралисты юные. Если не хватит, скажешь, мы на днях зайдем. А сейчас нам надо уйти по-быстрому. Мавры сделали дело — мавры ушли.
— Прыгайте сюда, — сказала Сара.
Мы с Витьком прыгнули через стойку буфета, Сара с задней двери скинула «накидняк» (навесной замок). Дверь оказалась в мясной отдел. Мы кинулись туда, чуть не налетели на широкий пень с огромным топором. Даже мысль в голове пронеслась: «Таким топором на таком пне хорошо головы рубить».
— Выход другой есть? — обернувшись, спросил у Сары.
— Есть, сюда, — показала рукой Сара, — а там к морю.
Мы выскочили во двор конторы «тюлькиного» флота, через ворота побежали к морю. Около большого серого здания Дома Советов сбавили ход на пару узлов. Прошли мимо памятника Ленину, вождь рукой показывал на море, как бы указывая путь.
— Нет, Витя, мы не пойдем ленинским путем, — сказал я. — Собственно, я никогда им и не ходил. Когда ходить-то было, если я, еще не родившись, стал врагом народа? А как родился, все, кончилась у чекистов и Советской власти спокойная жизнь. А как достиг пяти лет — самого зрелого преступного возраста, тут и был репрессирован, как не расстреляли еще, — рассказывал я Виктору про свою жизнь. Драка в закусочной как-то сроднила нас. — Скажи, Витя, честно: ты когда-нибудь воровал?
— Нет.
— Хочешь, я тебя научу? На работу ты еще успеешь устроиться. Согласен или нет?
— Согласен.
— Тогда держи аванс, это тебе на мелкие расходы. — И я отсчитал ему три сотни.
На троллейбусе доехали до базара, прошлись по нему, а потом по ступенькам стали подниматься наверх, так можно выйти к нашему дому на Шестую Баиловскую. Когда поднимались, то в одном из домов услышали музыку, красивый голос исполнял «Журавли». Меня всегда трогали слова: «Я под небом чужим словно гость нежеланный, перестаньте рыдать надо мной, журавли…» Мне казалось, что эта песня про меня.
— Давай подойдем к этому дому, — предложил я Вите. Когда подошли, на калитке увидели надпись: «Голубой Дунай. Заходи — не смейся, выходи — не плачь».
Посмотрел на Витю, спросил:
— Ну что, зайдем?
— Зайдем.
Постучали в калитку, открыла пожилая армянка.
— О, мальчики! Проходите, проходите.
И провела нас в зал. Сразу в нос шибанул запах анаши. За столиками сидели военные моряки, мичманы-подводники, у них на коленях — девушки. Были и молодые «плановые» ребята с девушками. На столах стояли водка, вино, закуски. В углу зала три гитары, аккордеон и ударник очень красиво исполняли «Чаримэ». Я сразу понял: попали в «кайф-базар» (притон наркоманов), по совместительству исполняющий роль публичного дома. Это, так сказать, в плане взятых социалистических обязательств.
На диване лежала «моя» Галка. Увидев меня, она встала, подошла ко мне, стала обнимать и целовать. Хозяйка притона баба Сима посмотрела на нас, спросила:
— Вы что, друг друга знаете?
На что Галка крикнула:
— Накрывай стол, баба Сима. К нам пожаловал самый дорогой мой человек в том мире и в этом. Я вам говорила про него, это он мой спаситель. Не он — париться бы мне сейчас в «сучьей будке».
Маханша накрыла стол, стали выпивать, закусывать. Когда хорошо уже подпили, я говорю Галке:
— Возьми долю от «пропуля», это твоя, — и отдал ей четыре сотни. — Мы с Витьком приходили на «бан», но тебя не нашли.
— Мне пока нельзя там появляться, я в ресторане шухарнулась, менты могут повязать. Главное, ты меня все равно нашел.
— Галка, найди какую-нибудь девку для Витька, чтобы он не скучал.
— Об чем базар. — Галка крикнула какую-то Нину, сказала той: — Займись мальчиком, чтобы не скучал.
Без разговоров Нина уселась Вите на колени и ласково сказала:
— О Боже, какой ты рыжий. Мне нравятся рыжие.
Галка рассказала мне про свою жизнь, уже имеет три «ходки», три раза судимая. Сильно болела по-женски, сделали операцию, стала бездетной.
— А что эта армянка, баба Сима, собой представляет? — спросил я.
— Эта бабка класс, имеет пять «ходок», три из них за содержание этого дома. Ходила просить пенсию, так ей «болт» показали. Тогда она им сказала, что ей девочки пенсию платить будут. Сначала менты забирали, сажали, потом отстали. Сказали, чтобы только хипиша не было. А девочки ее знают, «откидываются» (освобождаются) и приезжают сюда, поработают и уезжают с бабками. Сюда сами менты заходят, кайфуют и уходят «чистенькие», так мы их не отпускаем.