Записки русского изгнанника
Шрифт:
— У меня новая неприятность: меня уволили!
— Почему?
— Это очень богатая, аристократическая семья. Меня пригласили в качестве «мукамы» — лакея. Я должен был подавать во время обеда. У них интересная дочь. Сегодня меня вызывает хозяин и говорит: «Всякий раз, когда вы подаете дочери, она краснеет, и вы тоже. Вот ваш расчет».
— А Изразцовы?
— Они мне отказали. Говорят, раз я служил лакеем, они не могут держать меня у себя. Послали к вам попытаться устроиться через вас в Эмигрантском доме. Portero меня пропускает, он знает, что я хожу к
— Что же? Оставайтесь наверху с Хизыром и Юсуфом, а к нам приходите обедать, хватит на троих.
— Хизыра Изразцов устроил к сербскому консулу, а Юсуфа берет мукамой матушка.
— Вам придется искать места… Попробуйте через Армию Спасения. В Армии Спасения Крамаренку приняли немедленно. Заведующим отделом оказался индеец Кечуа, с которым мы сердечно разговорились. Через две недели он нашел ему приличную работу в Торговом доме.
Из всей семьи Изразцовых самым симпатичным оказался сын его, Сергей.
Крошка потребовала, чтоб я прошел курс испанского языка в школе Берлица, а С.К.Изразцов познакомил меня с бывшим русским консулом, который помог мне перевести приготовленную мной статью о русской революции. Он оказался неплохим человеком, стал приглашать нас с Алей к обеду.
— По пятницам я угощаю заезжих артистов и артисток, потом мы играем в четыре руки, иногда они поют. Прочих русских я не хочу знать, пусть идут к Штейну. А я даже не русский, моя мать немка!..
Чудак даже расписывался «фон Пташник». Через несколько месяцев к нему приехал бывший офицер Конно-горного дивизиона штабс-капитан Пташников — и смех и грех!
В школе Берлица я прошел курс с потрясающей быстротой. В сущности, я уже имел хорошее понятие о языке, но это упорядочило и дисциплинировало мои познания. Аля приходила за мной и познакомилась там с симпатичной дамой, сеньорой Роблес де Амар, и с ее дочуркой, девочкой лет 15, черноглазой, с огромными иссиня-черными «rulo» по обе стороны личика.
— Ваш муж, наверное, хорошо знает языки, — говорила сеньора Але. — Моя дочка толчется здесь на месте с бесталанными ученицами. Может быть, он взялся бы преподавать ей на дому?
Я согласился с удовольствием. Благодаря Эверлингу я знал немецкую грамматику назубок, достал Берлица, и мы с Дельфиной делали чудеса. Я поражался ее понятливости и памяти. Через два месяца я достал ей подходящие по содержанию книжки — «Die Waffen nieder», знаменитое произведение Берты Зутнер и др. Она рекомендовала мне подругу — сеньориту Киллиан, дочь немца и аргентинки, но эта милая барышня, застенчивая до невероятности, двигалась с трудом, боялась даже склеить фразу.
Зная язык теоретически, я совершенно не имел разговорной практики: закончив курс, я рекомендовал Дельфине молоденького князя Ливена, который кончил всего четыре класса гимназии, но родился и воспитывался в немецкой аристократической семье. Через два месяца, уже в Парагвае, я получил от нее милое письмо, полное самой горячей признательности.
Она писала, что получила из рук германского посла золотую медаль, как лучшая по немецкому языку. Позднее она получила такую же за английский язык. Вообще, она была удивительно талантливой девочкой. Она дивно играла на арфе, за которую уже раньше имела золотую медаль. В доме, где они жили, они устроили нам комнатку, и мы каждый вечер имели счастье слушать ее чудесную игру.
Однажды, вернувшись из центра, я нашел у себя на постели визитную карточку.
«Дорогой генерал, — писал мне мой случайный знакомый, адвокат Хименес, — мой друг, доктор Фонтана, хорват по происхождению, принял в вас горячее участие. Зайдите к нему (адрес прилагаю)».
Доктор Фонтана — плотный, цветущий старик с ясными, светлыми глазами и окладистой белой бородой, принял меня с распростертыми объятиями.
У него было небольшое заведение, где провалившиеся на экзаменах ученики спешно готовились к переэкзаменовкам. Он предложил мне французский язык. В нем я был слабее, чем в немецком, но начальные курсы не представляли затруднений, а 150 песо в месяц для меня были деньги. Наблюдая за моей работой, добрый старик пришел в восторг.
— Я никогда не думал, — говорил он, — чтоб природный вояка мог с таким терпением и добротой справляться с разнузданной детворой.
Он предложил мне немецкий, и на следующий месяц я уже стал получать 250.
— В конце месяца я передам вам моего сына и дочь, и вы будете получать 400, - говорил он, потирая руки.
Но у меня были другие перспективы.
При первой возможности я разыскал Парагвайское посольство. Там меня приняли сухо. Сказали, что в стране революция и что надо ждать приезда военного агента. Мои попытки устроиться в других странах не сулили ничего хорошего. Но вот в газетах появилось сведение об окончании смуты в Парагвае и о приезде бывшего президента Гондры и военного агента Санчеса. Оба приняли меня с распростертыми объятиями. Гондра горячо приветствовал мое желание открыть русским возможность устроиться в его стране, а Санчес посулил мне un brilliante parvenir.
Однако оба прибавили, что страна обнищала и что на крупное вознаграждение рассчитывать не приходится. Я стал готовиться к отъезду. В Аргентине на Парагвай смотрели пессимистически.
— Куда вы? В Парагвай? Охотиться на обезьянок? — спрашивал Изразцов. — Посмотрите, что мне пишет оттуда бывший артиллерист, полковник Щекин: «Сейчас русских здесь никого нет. Были один или два инженера проездом, ничего не нашли и уехали. А те молодые, которые гостили у вас, тотчас же после революции откочевали в Бразилию… Я перебиваюсь как corredor (посредник по мелкой торговле)».
— Но здесь мне нечего делать. Здесь я не вижу никаких перспектив для обездоленных русских, а там нам будут рады.
— Я вам найду квартирку в 4–5 комнат, вы там можете организовать прием приезжающих.
— Спасибо. Я уже получил вызов. Сперва поеду сам, а если возможно, тотчас вызову Александру Александровну.
Брат прислал мне на дорогу 100 фунтов, а Хизыр и Юсуф вернули долг за проезд. Я сердечно распрощался с моими аргентинскими друзьями и отправился на пароход, отходивший вверх по реке.