Заратустра говорил не так.
Шрифт:
Мы имеем полное основание предположить, что Залмоксис был оригинальным религиозным мыслителем. По-видимому, к нему восходит религиозная организация орфиков, называвшая себя по имени легендарного фракийского певца Орфея. От этой организации заимствовали учение о переселении душ кельтские друиды, от них же, а не от египтян, узнал его и Пифагор [E. Bindel. Pythagoras. Stuttgart. 1962. стр. 46, 72.]. Влияние, таким образом, действительно имело место, но шло в противоположном направлении. Орфикам мог принадлежать и пифагорейский афоризм «тело – темница души» (обыгрывалось созвучие слов «сома» и «сема») [E. Bindel, цит. соч., стр. 57, 59.].
Тысячелетняя организация орфиков возникла на почве дионисизма. Дионис трактовался ею как наиболее совершенное и наиболее конкретное явление божества в мире. Приход Диониса орфики изображали, как нисхождение чистой идеальности в мир душевно-телесной делимости [А.Ф.Лосев. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957, стр.144,154,155.]. Здесь уже явно просматривается будущий христианский Логос и его
Дионис был растерзан титанами. У орфиков это выглядело так: Дионис входил во все бесконечно малые части мироздания, а мироздание приобщалось божественному всеединству... Отныне мир уже не есть мертвая глыба или совокупность мертвых глыб. В его жилах теперь течет единая, все воссоединяющая с единым кровь абсолютных проникновений [Там же, стр.157.]. Здесь уже мы подходим к христианскому толкованию жертвы Христа, как искупления грехов мира.
Мифологию Диониса А.Ф.Лосев называет «самоотрицанием мифологии». «Экстаз и экзальтация поклонников Диониса создавала у греков иллюзию внутреннего единения с божеством и тем уничтожало непроходимую пропасть между богами и людьми. Бог становился имманентным человеку» [Там же, стр.81.].
В мрачных взорах христиан культ Диониса выглядит чем-то демоническим. Геродот упоминает фракийское племя сатров, жившее в горах к югу от Дуная. У них было прорицалище Диониса, а прорицатели назывались бессами (VII, 110-111). Не отсюда ли пошли греческие сатиры и наши бесы?
Тем, кто примитивно понимает культ Диониса, хорошую отповедь дает Андрэ Боннар в своей оригинальной трактовке драмы Эврипида «Вакханки». Дионис сталкивается в этой драме с царем Пенфеем, который отрицательно относится к его культу. Пенфей «уверен, что бог, который проявляется в беспорядке, в душевном волнении, который выражает себя в бессмысленных чудесах, может быть только обманом... Пенфей верит в богов, но исступление и чудеса кажутся ему человеческой глупостью, а не божественной мудростью, не проявлением божества. В общем, он верит в таких богов, которые могли бы управлять миром так же разумно, как, по его искреннему убеждению, он сам управляет городом... Пенфей требует, чтобы и у богов был здравый смысл. Он требует, чтобы боги были такими, как он». Боннар язвительно замечает, что Пенфей, говоря языком христианства, не удостоен благодати. Узкий рационализм, рассудочность, формальная логика – вот диагноз болезни Пенфея. Между тем, в культе Диониса бог раскрывает себя «не как бог познания, но как бог природы, сущность мира. Бог в горах, Он проявляет себя там чудесными знамениями своей свободной созидательной деятельности. Он в сверкании струи источника, в прыжках животных, в сокровенной жизни лесов и гор. Он – это многообразие жизни, которая включает в себя жизнь человека, и в то же время выходит далеко за ее пределы. Он – это поток жизни вселенной, который извлекает человека в своем стремительном беге. И всякая жизнь, развивающаяся в недрах природы, божественна... Бог – это и есть слияние воедино всех творений... Лишь человек живет, отделившись от природы, и в этом его несчастье».
У греков было два термина для обозначения мудрости – «софон» и «софия». Софон – слово среднего рода, обозначающее человеческую мудрость, подчеркивая ее искусственность. София – слово женского рода, обозначающее живую, плодотворную мудрость, которую человек находит, отбросив свои рассудочные критерии. Афоризм «то софон д'у софия» можно примерно перевести как «рассудок – не разум».
Чему же учит драма Эврипида? «Человеческая мудрость не что иное, как гордыня и безумие. Человек находит для себя успокоение только в самой бесхитростной вере. Горе мудрым и разумным. Этот ликующий хор, столь языческий в своем прославлении страсти, странным образом поет слова, созвучные евангельским. Кажется, что слышишь “господь утаил от мудрых и разумных”, а также “блаженны нищие духом”» [А.Боннар. Греческая цивилизация. Т.3, стр.51-64.].
Боннар не ослышался.
Повторим правило: прежде чем процитировать еврея, поищи, у какого арийца еврей эту мысль украл.
Вклад культа Диониса в мировую культуру огромен. Известно, что от него ведет свое начало греческий и мировой театр, трагедия и комедия. Но для нас фракийская религия интересна с еще одной точки зрения ввиду прослеживаемых особых связей между фракийцами и славянами.
С.П.Толстов выдвинул интересную теорию, которую я бы условно назвал теорией «чернового варианта». Он заметил, что ареал современного распространения романских языков в точности совпадает с ареалом распространения кельто-италийских языков в ранне-римский период. В континентальной Европе не сохранилось ни одного кельтского языка: все кельтские языки стали романскими. Эта закономерность не случайна – сделал вывод С.П.Толстов. Она, бесспорно, определяется значительной структурной и материальной близостью кельтских языков и языков италийских. Ту же закономерность он видит и во взаимоотношениях между славянами и фракийцами, поскольку вся раннесредневековая территория расселения славян полностью совпадает с древней территорией фракийцев и иллирийцев, утративших свои языки. С.П.Толстов счел нужным четко оговорить, зная наклонность нашей публики к вульгаризаторским выводам, что нельзя ставить знак равенства между фрако-иллирийцами и славянами. Это хотя и близкие к славянским, но не славянские языки [С.П.Толстов. «Нарцы», «волхи» на Дунае. «Советская этнография». 1948, № 2, стр.20,22,35.]. Но если вспомнить слова Б.В.Горнунга, что предки славян могли жить только в области Трипольской культуры, а эта культура считается фракийской, мы вправе будем видеть именно во фракийцах, а не в индо-иранцах и не в германцах наиболее родственную славянам индоевропейскую группу. А если синьцзянские тохары – геты, то и их особая близость славянам тоже понятна. Фракийцы представляли собой как бы «черновой вариант» славян, подобно тому, как кельты были таким же черновым вариантом романцев, а берберо-ливийцы – черновым вариантом семитов. Общая черта всех черновых вариантов, из-за которой я и даю им такое название – их нестойкость.
К одной группе с фракийцами З.Майяни относит и троянцев [З.Майяни. Этруски начинают говорить. М., 1966, стр.314.]. Троя, как известно, выставила против греков весьма разношерстное войско (Илиада II, 803-804, IV, 438), но Гомер прямо упоминает в его составе «фракийцев, мужей высокочубастых» (IV, 532-533), вождями которых были Акамас и Пирос. С Троей наша околоисторическая публика совсем запуталась. То она объявляет славянами союзных с троянцами венетов, то в порыве патриотизма, граничащего с идиотизмом, с пеной у рта отстаивает вздорную версию о славянском происхождении Ахиллеса, хотя, что общего между этим истериком и плаксой и образом русского воина, каким мы его привыкли себе представлять? В результате Троянская война начинает походить на междоусобицу славянских князей. Собачья чушь, которую наши обалдевшие патриоты гордо несут, словно боевое знамя, обязана своим происхождением одной старой путанице. Царство мертвых, которое Одиссей посещает в XI песне «Одиссей», было помещено Гомером в «Киммериян печальную область, покрытую вечно влажным туманом и мглой облаков», т.е. в наше Причерноморье. Ахилл был там царем загробного царства, но позже стали представлять дело так, будто Ахилл там похоронен. Позже это, по-видимому, придуманное местными греческими поселенцами, предание воспроизвел Плиний в своей «Естественной истории» (IV, 82,93) [В.В.Латышев. Известия древних писателей о скифии и Кавказе. Ч.2. «Вестник древней истории», 1949, № 2, стр.280, 284.], а еще позже за него же уцепились славяне, хотя во времена Ахилла славян в этих местах не было.
Но хватит о фракийцах. Пора вернуться к грекам, о которых мы совсем забыли. Как отмечает С.А.Токарев, «греческий элемент был более активным в области науки, искусства, литературы, языка, тогда как в области религии, наоборот, именно восточные элементы больше влияли на Грецию» [С.А.Токарев, цит. соч., стр.466.]. Это влияние особенно хорошо прослеживается на примере Пифагора (580-600 г. до н.э.), который учился не только у орфиков: он ездил в Египет и даже сделал там обрезание, чтобы быть посвященным в таинства, а позже добрался до Вавилона и там, похоже, познакомился с зороастризмом [E. Bindel. Pythagoras. стр. 42, 43.]. Вернувшись в Грецию, он создал тайный союз, который не без основания сравнивают со средневековыми рыцарскими орденами и даже прямо с орденом Тамплиеров [Там же, стр. 70, 85.]. Символом ордена была пятиконечная звезда с надписью «гигиейя» – «здоровье». Известно, что Пифагор считал число верховным началом всего сущего и рассматривал всю природу, как комбинацию чисел и величин, в связи с чем высказывается подозрение, не был ли он знаком и с еврейской каббалистикой? [Там же, стр. 125.] Но скорее всего Каббала была украдена евреями в Египте по наущению Моисея вместе с золотом, а Пифагор изучал ее в оригинале. Египтяне почитали восемь божеств – четырех богов и четырех богинь. Под них подставлялся ряд из первых четырех нечетных (мужских) и четных (женских) чисел. Сумма этих чисел, 36, означала сотворение мира (а сумма первых 36 чисел равняется 666). Число 5, как сочетание первого нечетного и первого четного чисел, значилось, как число брака, символизировало неисчерпаемое плодородие и соответствовало одной из сторон треугольника 32+42=52 (Осирис + Исида = Гор), изображавшего природу Вселенной (евреи сделали из него символ своего Ягве). Числу 4 соответствовал крест – символ душевного равновесия, а число 6 считалось первым законченным числом (сумма составляющих его целых чисел тоже равна шести). В еврейской Каббале 5 – число просвещенной воли и активной власти, 6 – число добра и зла, как двуединого начала мира.
Пифагорейцы пропагандировали и теорию Логоса, понимая под этим гармоничное, пропорциональное соотношение чисел. В этом смысле о Логосе и говорится в начале Евангелия от Иоанна, столь любимом масонами.
Открытие не-логоса, элогона (вроде числа 17) было для пифагорейцев настоящей трагедией познания, горьким разочарованием. Наличие дисгармонии, диспропорций, означало, что в основе мироздания – противоположности. Здесь пифагорейцам и пришлось прибегнуть к помощи зороастризма [Все данные о цифровой символике – из цит. книги Э.Бинделя, стр.99,119,123-125,130-131,139,148,160-162.].
Но восточные увлечения Пифагора можно рассматривать, как своего рода вывих. Невзирая на непредрасположенность греков к религиозному творчеству, греческая мысль не стояла на месте. Она стремилась преодолеть антропоморфные представления о богах и двигалась в направлении к монотеизму. Основатель элейской философской школы Ксенофан из Колофона писал в VI в. до н.э.:
«Бог есть единый из всех – и богов и людей величайший, Ни своим видом на смертных, ни духом своим непохожий».