Зарубежный детектив
Шрифт:
— Нет.
— Но ведь госпожа Робертс обычно употребляла ядровое мыло, так ведь?
Комиссар поднялся и начал медленно кружить вокруг письменного стола.
— А какое мыло у вас в лодочном сарае, Новотни? Отвечайте же!
— Ядровое мыло.
Шофер поднял на Кеттерле глаза. Уста комиссара произносили чудовищные вещи.
— Я расскажу вам, что вы делали в субботу, Новотни. Вы договорились встретиться с Сандрой Робертс в «Клифтоне», чтоб обсудить тяжелое положение, в которое сами ее поставили. Вскоре после девяти вы отправили ей телеграмму: «Не выйдет». Но когда узнали, что в воскресенье не понадобитесь сенатору, вы все-таки поехали. А что случилось потом, известно вам одному. Возможно, для вас было не так уж неожиданно и страшно увиденное в лодочном сарае. Рассказывайте, что произошло на пляже. Она вам угрожала? Она испугалась? Выкладывайте, пока ваше упорное молчание не стало отягчающим обстоятельством.
Шофер выпрямился.
— Там я никогда не был. И ничего не могу рассказать.
Комиссар наклонился к Новотни и посмотрел ему в глаза.
— Имеются убедительные доказательства, что вы лжете, Новотни. Это вы понимаете? Долго так продолжаться не может, рано или поздно мышеловка захлопнется. Я даю вам последний шанс. Скажите правду.
— Тогда арестуйте меня, чтобы все это наконец кончилось.
Комиссар выпрямился.
— Хорошо, — сказал он. — Как вам будет угодно. Даю слово, что арестую вас при следующей нашей встрече. А она будет скоро.
Новотни поднялся.
— Почему вам так хочется столкнуть меня в пропасть, господин комиссар? Все ваши обвинения необоснованны. Я никогда не был в том пансионе. Я обращусь к адвокату. Мне угрожают.
— Вам известны подробности гибели первой жены сенатора?
Новотни обернулся.
— Да, — сказал он. — Господин сенатор как-то рассказывали об этом. Видите, я говорю правду. Скажи я, что этого не знаю, и никто не смог бы доказать обратное.
Комиссар кивнул.
Новотни вышел из кабинета.
— Позаботьтесь, чтоб за ним понаблюдали, — сказал Кеттерле Хорншу, не поворачивая головы от окна. — Лучше всего Тринкхут. Интересно, что он теперь предпримет.
Он внимательно следил, как внизу на стоянке Новотни усаживался в свой запыленный, купленный по случаю черный «Голиаф-1100».
Хорншу удивило, что Кеттерле так долго стоит у окна, судя по всему, Новотни давно уже отъехал. Не получив новых указаний, он тоже вышел из кабинета.
А у Кеттерле появилась идея. Задумавшись, он прошелся несколько раз медленно от окна к письменному столу, потом быстро вышел из кабинета и из коридорного окна выглянул во двор. Затем распахнул дверь в канцелярию.
— Фройляйн Клингс, — неожиданно спросил он, — какой у вас рост?
— Сто шестьдесят два, — ответила девушка.
— Прекрасно. Вы можете достать себе какой-нибудь халат, у уборщиц, телефонисток, в лаборатории или где-нибудь еще? Всего на несколько минут. И повяжите чем-нибудь волосы.
Девушка задвинула ящик стола с надкусанной булочкой, закрыла бутылку с какао.
— Прямо сейчас?
— Немедленно, — ответил комиссар. — Когда будете готовы, скажете.
Он вошел в кабинет и оттуда позвонил Хорншу.
— Загляните ко мне, Хорншу.
Когда фройляйн Клингс десять минут спустя появилась в кабинете в странном своем наряде, оба низко склонились над снимками.
— Пошли, — сказал Кеттерле.
Встречные сотрудники с удивлением смотрели им вслед. Они спустились по каменной лестнице, потом вышли во двор, прямо на мокрую от дождя булыжную мостовую.
Подойдя к темно-зеленому «опель-рекорду», собственности отдела расследования убийств, Хорншу открыл багажник, показал внутрь и сказал:
— Полезайте, фройляйн Клингс. Тут не очень уютно, но для нас это важно.
Девушка, из числа бойких исконных жительниц Гамбурга, не раздумывая, влезла в багажник.
— Теперь ложитесь на бок, — сказал комиссар, когда она с подогнутыми коленями и втянутой головой была уже там, — и представьте себе, что вы мертвы. Ни напряжений в теле, ни собственной воли, ни собственных мыслей.
— Во всем полагаюсь на вас, — сказала фройляйн Клингс, когда Хорншу и комиссар задвинули ее в багажник.
Кеттерле даже не удивился, когда оказалось, что угол, образованный ее ногами и телом, точно соответствует тому, что был на фотографиях мертвой Сандры Робертс. Левая рука секретарши свободно свисала вниз, вдоль кромки блестящего металла. Они положили руку на тело девушки, и она осталась лежать на бедре.
— А теперь поверните голову, фройляйн Клингс, так, так, еще немножко! Взгляните на меня через плечо. Вот так. Хорншу, быстрее за фотоаппаратом, ей там чертовски неудобно лежать.
Пока Хорншу бегал за камерой, комиссар заметил, как из многих окон уставились на них любопытные лица.
— Вы станете местной знаменитостью, фройляйн Клингс, — сказал он, — если потерпите еще хотя бы три минуты.
Хорншу сделал четыре-пять снимков с разных позиций, потом они разрешили девушке вылезть. Они прекрасно ее поняли, когда она тут же принялась стягивать с себя халат и платок.
— Остается надеяться, что она была мертва, когда лежала вот так в машине, — сказала фройляйн Клингс и откинула назад волосы.
— Хотелось бы верить, — пробормотал комиссар. — Очень хотелось бы верить. Но никто не сможет нам сказать, были ли в тот момент у нее правильно надеты на ногах босоножки.
Сразу после обеда Гафке предстал перед шефом. Толстенный пакет, который он доставил, находился в другом конце коридора у Хорншу, обладавшего со школы хотя и неполным, но все же достаточным, чтоб понять наиболее существенное, знанием английского языка.
— А у него неплохой вкус, господин комиссар, — сказал Гафке. — Довольно элегантная особа.
— Подрабатывает в баре, так ведь это называется, Гафке?
— В принципе да, но при этом уютная квартира, красиво обставленная. И дорогая. Видно, расходует с умом, что зарабатывает.