«Защита 240» (с илл.)
Шрифт:
— Сергей, прежде всего бриться, мыться и прочее.
— Непременно!
Бродовский быстро открыл чемодан, Резниченко принес кувшин воды, таз, мыло, и через несколько минут Михаил, скинув с себя дорожный костюм, уже сидел перед зеркалом.
— Гостей будет полон дом. Вот попал! — сокрушался Бродовский, тщательно выбривая подбородок.
— Все свои — из филиала.
— Из филиала? Разве Леночка работает здесь, а не в Славино?
— Леночка? — Резниченко стоял позади Михаила и, заглядывая в зеркало, старался рассмотреть его лицо. — Леночка приехала к сестре
— К сестре, говоришь?
— Да, а ты с ней знаком давно?
— Давно.
— И?
Бродовский повернулся к Сергею и увидел не то тревогу, не то испуг в его светлых, всегда широко раскрытых глазах.
— Сергей, у тебя нет йода или камня. Я, кажется, порезался… Немного.
Резниченко молча протянул Михаилу пропитанную хлорным железом ватку.
Бритье уже подходило к концу, а ни один из приятелей не знал, как продолжить разговор, начавшийся весело и непринужденно.
— Ну, как дела здесь, в филиале? — нашелся, наконец, Бродовский. — Как чувствует себя наш Викентий Александрович?
— Дела? — оживился Резниченко, обрадовавшись возможности прервать молчание, становившееся неловким, заговорил о последних новостях в филиале и в несколько минут рассказал о загадочном поведении техника Никитина.
— Чепуха какая-то, — небрежно заключил Бродовский, вытирая бритву и складывая прибор.
— Нет, Михаил, не чепуха. Ты глубоко ошибаешься. Я придаю очень большое значение этой истории.
— Вот как!
— Да, я считаю, что она имеет отношение к «загадке Браунвальда».
— Ну, знаешь…
— Не спеши. Я познакомился с очень интересным материалом, который собрал Егоров.
— Какой Егоров?
— Электрофизиолог. Он работает в институте Сибирцева. Я встретился с ним, когда последний раз был в. Москве. Потом я тебе расскажу подробно о выводах, которые он сделал. Ты понимаешь, похоже, что браунвальдское дело перекочевало за океан. Похоже, что там, — Резниченко широко махнул рукой, описав полукруг, — там готовятся… Да, если окажется, что Никитин запутан в каком-то темном деле, — это лишний раз подтвердит мои опасения.
— Сергей, у меня есть опасение надолго остаться в трусиках. Кроме них, мне бы хотелось надеть на себя еще кое-что.
— Прости, Миша, прости — увлекся. Сейчас я тебе солью.
Бродовский с наслаждением стал плескаться над тазом, моя лицо, шею, руки.
— Так чего же опасаешься ты? — спросил Бродовский, фыркая, отдуваясь, смывая мыло под струйкой воды:
— Опасаюсь, чтобы нас не застигли врасплох. — Резниченко подал Михаилу полотенце и с увлечением продолжал: — Я считаю, что нужно срочно готовиться к борьбе. Формы борьбы становятся очень своеобразными. Во всей предыдущей истории войн не было и намека на что-либо подобное. Сражения на суше — это самые древние сражения в истории человечества. Как только человек стал осваивать водную стихию, начались сражения на морях. Появились подводные лодки и самолеты, сражения начались под водой и в воздухе. Но еще не было сражения в мировом эфире. Теперь оно готовится.
Бродовский стал одеваться медленнее, прервав одевание, сидел неподвижно, внимательно следил за Сергеем.
— Михаил, мы знаем друг друга с детства. Мы немало сделали, работая вместе. Никто не может помочь мне так, как ты. Никому, кроме тебя, я не могу довериться. Пойми, с тобой мы сможем делать чудеса. Вместе мы можем осуществить идею «защиты» и стать во главе института. Да, да, и не только института. Ты подумай, что может дать нам создание защитной аппаратуры! Михаил, оставь безнадежную возню с биоксином, с идеей выращивания невиданных урожаев. Ты талантливый радиофизик и вместе с тобой мы сможем создать оружие нового типа. Грозное, могущее, способное в любой момент отразить готовящееся нападение. Способное противостоять врагу, когда начнется борьба в эфире!
— Все это очень серьезно, Сергей. Над этим надо подумать. — Михаил старательно расчесывал свои черные, непослушно свивающиеся в кольца мокрые волосы и поглядывал на все еще продолжавшего расхаживать по комнате Сергея. — Надо подумать. Если ты хочешь, мы еще вернемся к этому разговору, но знаешь, свою работу я не оставлю никогда. Мы еще не добились результата. Но я уверен — добьемся. Обязательно добьемся, у нас в стране будут выращивать по три-четыре урожая в год!
Резниченко остановился посреди комнаты.
— Но ведь пойми, поля надо защищать, надо защищать людей, работающих на этих полях, надо защищать страну!
— Надо.
— И ты?..
— И я думаю, Сергей, что об этом уже позаботились.
Резниченко медленно опустился на стул. Еще никогда, с первого момента возникновения его идеи защитной аппаратуры, ему не приходила в голову эта простая и ясная мысль. «Что же это? Что он сказал? А ведь и правда… Нет, нет! Это было бы чудовищно. Ведь тогда рухнуло бы все. Все мечты, все надежды. Не может быть! Кто мог сделать это? Кто? Ведь это было бы известно!»
— Сергей, позволь мне взять галстук. — Резниченко подскочил со стула и освободил прижатый его широкой спиной галстук.
— Ты, значит, считаешь?.. — еще раз услышать эту трезвую мысль было слишком страшно, и Резниченко изменил вопрос: — Ты считаешь, что не сможешь бросить свой биоксин?
— Нет, Сергей, не смогу, — твердо ответил Бродовский, продолжая трудиться над галстуком. — Не смогу. И не смогу, пожалуй, работать с тобой.
— Со мной? Я не понимаю тебя, Миша, твой тон… Может быть, я позволил себе что-нибудь в разговоре… Может…
— Нет Сергей, ничего особенного. Мне только больно было услышать от тебя одну фразу.
— Заранее прошу прощения. Я, наверное, оговорился, я и не думал… Поверь, Михаил, и в мыслях не было тебя обидеть!
— О нет! Ты не обидел меня и не оговорился, к сожалению.
— Ничего не понимаю. О какой фразе идет речь? — начал, наконец, нервничать Резниченко.
— «…Мы можем стать во главе института».
— Михаил!.. — Резниченко почувствовал, как краска заливает его лицо, и не мог сообразить, что ответить Бродовскому.