Заслон(Роман)
Шрифт:
Алеша, поправляя на плече ремень новенькой винтовки, приотстал от ребят и не спешил их догонять. Небо над головой было в низких клубящихся тучах, а память настойчиво воскрешала пронизанные солнцем дни, когда вот так же с ружьем за плечами, уходил он с братом Евгением в сопки. Охотились на фазанов, случалось застрелить и косулю. Как это было давно. Ведь тогда еще жива была мама. Она могла и порадоваться их удаче, и ласково пожурить, если припоздали, и приготовить из дичи вкусный обед.
Что-то долго нет писем от Евгения. Придет ли в воскресенье Федор? Хорошо бы показать ему,
— Слушай, ты ничего не заметил? — спросил он обернувшегося на его шаги Шуру.
— Нет, а что я, собственно, должен был заметить?
— Видишь, огонек? — указал Алеша на дальний конец мола. — Он то вспыхивает, то угасает. Видишь? Видишь?
— Что за дьявол, сигналит кто-то. Слышь, Петро, — окликнул он старшего их группы, Кузьмина. — Кто-то знак на ту сторону подает. Алешка первый заприметил, но я тоже видел.
Петр со всех ног бросился к молу. Алеша и Шура, придерживая винтовки, бежали следом.
— Нет, так негоже… — приостановился Кузьмин. — Ты, Рудых, беги и веди сюда остальных ребят. Прощупаем, кто тут безобразит.
Движения у Петра легкие, быстрые. Алеша невольно подражает своему командиру. Они крадутся вдоль мола, бесшумно, как большие темные кошки. Ветер разметал тучи. Небо прояснилось, и сразу посветлело. Слышно только слабое шуршанье гальки да прерывистое дыхание Кузьмина. Он не может дышать иначе. Петр до недавнего времени был литейщиком — у него затронуты легкие. Две недели тому назад он стал секретарем Горбылевского райкома комсомола.
— Ведь не померещилось же вам? — Кузьмин повернул к Алеше худое лицо, облизнул пересохшие губы. — Никого…
Комсомольцы наклонились над парапетом: внизу обесцвеченная временем бревенчатая стена, под нею галечник. В конце мола, где дно реки сильно углублено, бурлит и плещется вода. За нею, вот она — рукой подать — чужая сторона. Кому чужая, а кому…
И будто в ответ на тревожное раздумье, мигнул на маньчжурском берегу огонек-светлячок. Вот опять вспыхнула звездочка голубая. Алеша машинально стал считать голубые отблески: мигнет-потухнет, мигнет-потухнет…
— Чуешь? Девять раз подряд. А внизу лодка. Вон на волнорезе болтается, — показал рукой Кузьмин.
Они склонились ниже, стали рассматривать ее сверху. Лодка как лодка, чьи-то заботливые руки привязали ее к ввернутому в стенку мола кольцу. Сухие весла вынуты из уключин и уложены на дно.
— Он, гад, еще не успел удрать, — шепнул Кузьмин. — Оставайся здесь, Лешка, глаз с Сахаляна не спускай, да и назад поглядывай, как бы кто под девятое ребро ножом не ткнул. А я пойду хозяина пошукаю.
Снова бесшумно движется вдоль перил Кузьмин. Над Сахаляном сгрудились облака, там теперь темно и тихо.
— Стой, стой, сволочь! — крикнул внизу Петр. И на правом берегу тревожно заметалось голубое
Где-то в отдалении грохнул выстрел, и сразу же, как горох по пустому ведру, защелкали внизу другие. Кто- то негромко вскрикнул. Вцепившись в парапет, Алеша соскользнул по шершавой стенке мола, падая, больно зашиб коленку, но тут же поднялся и сорвал с плеча винтовку. В этот миг что-то громыхнуло, обожгло глаза. Столб мелкого щепья, песка и гальки хлестнул по лицу и отбросил его на стенку мола.
Алеша очнулся от холодной струи, обтекавшей лицо и шею. В голове гудело. Рот был полон густой и вязкой слюны с солоноватым привкусом крови. Веки, будто склеенные, не раскрывались. Звучали чьи-то голоса, но смысл слов не доходил до сознания. Он слабо застонал и попытался подняться. Его подхватили сильные руки и снова опустили на что-то мягкое, с приподнятым изголовьем.
— Осторожнее, он тоже ранен! — донесся, будто из- под земли, голос Шуры, и на лоб легла теплая рука: — Лежи, лежи, на дошке теплее.
— Нет, его просто оглушило, — это голос Вениамина. — Счастлив твой бог, Лешка! Угол-то у мола вон как расщепило гранатой!
— Эх, контра ушла! Своими бы, суслика, руками!
— Петро, Петро! И нужно же было случиться такому…
— Если бы мы на тех двух не напоролись, вовремя бы поспели: этот внутри мола отсиживался. Сделал дело и ушел.
— Ушел на веслах. Вдогонку палить не станешь: чужой город прикрыл бандита.
— Лешку и Петра отвезем, потом вернемся за теми. Трупы на ту сторону не сбегут. Там их два?
— Обоих уложили. Видно, они этого прикрывали. А вот и подвода!
— Куда их понесло? Повылазило им, что ли, обратно заворачивают!
— Не кипятись. Боязно людям: время за полночь. Догнать надо.
— Лады, ребята, пошли!
…Алеша открыл глаза. Прямо в лицо светила полная луна. У ног его лежал Кузьмин, без шапки — белый, спокойный, с плотно сжатыми губами. Теплый ветер, летевший из Маньчжурии над самой водой, перебирал его волнистые волосы, разглаживал морщинку меж бровей, пытался приподнять тонкие веки, навсегда закрывшие впалые глаза. Крови было немного. Она стекала темной струйкой к ногам убитого и закрашивала ворчавший из протоптанного бродня пучок соломы. Пальцы его были сжаты, будто Петр пытался что-то удержать в них и унести с собой. Алеша поднялся на колени и попытался распрямить эти пальцы. Они не поддались его усилиям, крепко зажав песок и речную гальку.
«Земля… родная наша амурская земля. Я ведь тоже мог бы вот так же», — подумал Алеша. Он попытался встать на ноги, но голова закружилась, и он снова упал на распростертое тело товарища.
Пароконный тарантас, на железном ходу, был вместительный, удобный, до верха набитый сеном. Сначала подняли и положили убитого Петра, потом, чуть в сторонке от него, все еще не подававшего признаков жизни, Алешу.
— Езжай с ними, Марк, — сказал непривычно сдержанно Гамберг. — Здесь к больнице не подняться, придется берегом крюк давать и по Большанке…