Заслон(Роман)
Шрифт:
— Распорядитесь, чтобы в девять просигналили на ту сторону, — сказал сухо Сахаров. — Я жду Беркутова уже третий день. — Он остановился, вслушиваясь в дробный перестук молотков. — Где это заколачивают… будто крышку гроба? — спросил брюзгливо генерал.
— Должно, мальчонка озорует, пойти надрать постреленку уши! — Гамов быстро зашагал к дому. Сахарову вовсе незачем было знать, что в задних комнатах готовят к отъезду сундуки. Экс-атаман решил уехать без помпы, попросту говоря, тайно. Куда? Об этом не знала пока даже Марина. Покидая старых друзей, Иван Михайлович вовсе не собирался заводить новых.
Остановившись
«Экий исполин! — Вдруг он вздрогнул, вспомнив, что в тот злополучный день, когда были убиты на левом берегу дети, под этим деревом застрелился старый полковник Краевич. — Чудак… сдали нервишки. Смерть — это тлен… распад… забвение! А в жизни есть все для того, чтобы быть счастливым, и нужно овладеть только одним искусством: брать, ничего не давая взамен».
Беспечно насвистывая арию из «Русалки», генерал направился на призывные огни незашторенных окон гамовской столовой.
…Беркутов вернулся бы в тот вечер и без сигналов. С ним должны были приехать связные, проникшие в Амурскую область со стороны Якутии. Их он и поджидал у мола, когда засигналили из Сахаляна, а он имел глупость ответить. Пришлось уходить одному. А как же иначе? Броситься на выручку, подставить лоб под пулю? Нет уж, пожалуйста, увольте…
Донат выпрыгнул из лодки. Она покружилась на месте, и течение медленно повлекло ее вниз. Весла в уключинах то поднимались, то опускались, как крылья подбитой птицы, которой никогда уже не взлететь.
Увязая по щиколотку в рыхлом песке, Беркутов выбрался на крутую извилистую улочку и начал подниматься вверх. Сахалян, казалось, спал, по это был дурной и тревожный сои. За щелястыми ставнями хибарок слышались стук игральных костей и возбужденные гортанные голоса. Хозяин опиекурильни, уложив гостей, сидел на пороге, обхватив руками иссохшие колени, и, тихонько подвывая, мечтал о лучших временах.
Было уже за полночь, когда Беркутов добрался до пристанища. Белый дом с железными ставнями походил на маленькую крепость. В саду потрескивали ветки и шуршала сухая листва. «Мой дом — ваш дом», — любит приговаривать, потирая ручки, генерал Сычев. Врет! Когда-нибудь он отыграется на своем гостеприимстве.
Донат открыл дверь своим ключом. Дремавший на покрытых вытертой лосиной баулах денщик вскочил и обалдело уставился на офицера.
— Ладно уж, дрыхни, чертов защитник. Впрочем, приготовь мне помыться. — Беркутов опустился на низенькую скамейку: — Сними сапоги.
Став на колени и стараясь не дышать, солдат осторожно стащил намокшую обувь. Беркутов в шерстяных носках прошел в облицованную кафелем ванную. Денщик вошел за ним следом, пошуровал в узкой печурке, подкинул смолистых поленьев. Под серым пеплом забегали огоньки, вывернулись, охватили дровишки.
Вода лилась из обоих кранов. Беркутов, медленно раздеваясь, смотрел на нее не мигая. Много воды утекло с тех пор, как он вылетел из родного гнезда и стал скитаться по чужим городам. О если бы так же текуча и невозвратима была память! Игорь Городецкий истлел в маньчжурской земле. Рифман расплевался с Сычевым и удрал в Приморье. Парнишка с булыжной фамилией оказался большевиком. Гамберг подвизается
— Ваше благородие, горячо?..
— Спрашивают тебя, дубина! Поди прочь! — Только когда за денщиком закрылась дверь, Донат осознал, что солдат спрашивал, какой должна быть вода, а ему почудилась насмешка. Нервы!..
Горячая вода подействовала успокаивающе. Все-таки хорошо, что, бывая наездами в Сахаляне, можно не пользоваться услугами гостиницы «Черный Дракон».
Донат расчесал волосы. Побрился. Сунув ноги в мягкие туфли, приоткрыл дверь и выглянул в столовую, из которой был ход в мезонин. Сычев истуканом сидел у остывшего самовара, уткнув нос в книгу. Лицо у него было жеваное. На круглые плечи поверх шерстяного белья накинут стеганый атласный халат. Скрипнула половица. Истукан вскинул мутные глаза. Губы поползли вверх, лицо оживилось.
— Вы?! Неожиданно и мило. Ну как съездилось? От Сахарова за вами присылали уже дважды. Сейчас прикажу подать ужин! Так каковы успехи?
— Как видите, здрав и невредим. — Донат ухватился за перильца лестницы. — Прошу не беспокоиться. Я не голоден. Чертовски хочется спать!
— А я, знаете, страдаю бессонницей. Перечитываю Мольтке. Вы знакомы с трудами Мольтке?
Гася улыбку, Беркутов ответил как по разговорнику:
— Нет, я не знаком с трудами Мольтке.
— Жаль. Очень жаль.
— Я тоже сожалею, — ответил Донат и стал подниматься к себе.
В мезонине, пропитанном застарелыми запахами псины, табака и пыли, он расстелил на тахте клетчатый плед и лег, не раздеваясь.
Ужин, столь поспешно отвергнутый, тревожил воображение. Спуститься вниз? Но Сычев вопьется, как голодная пиявка. Ему нужен собеседник, вернее, терпеливый слушатель. Возникнет нудный, как жевательная резинка, разговор. Значит, Сахаров снова в Сахаляне? К черту! Сведения, добытые на той стороне, едва ли всерьез обрадуют генерала.
Валяешься здесь, как собака, и башка трещит от раздумий, а часом раньше ее чуть не просверлили пулей. И эта вот рука опять кого-то там укокошила. Черт их носит вдоль Амура, эти патрули. И те два дурака наверняка погибли, А генералы тешат себя химерой, что в Амурской области можно подготовить взрыв изнутри. Черта с два! Те, кто был нетерпим к Советам, давно оттуда убрались. А те, кто остался, при буфере перекрасились и не хотят замечать, что он красный, красный!.. У одних сохранились собственные выезды, другие имеют еще пароходы. Отцы семейств откровенно признаются, что разруха на транспорте приносит им большие барыши. Еще бы! Амурский хлеб не попадает в Советскую Россию, а устремляется через Амур в Маньчжурию. Бойкие негоцианты перепродают смолотую в Харбине из амурской пшеницы муку в Забайкалье. Забайкальский скот опять-таки гонится в Маньчжурию, а белое Приморье закупает у китайцев мясо. Попробуй разберись в этом круговороте! Но те, у кого крепки старые связи, отлично разбираются и делают дела. А их милые чада, томясь по «настоящей жизни», танцуют в уютных особнячках танго, невнятно бормоча, что «все это ненадолго, вот придут наши». И этот стонущий, надрывный, перемахнувший Амур мотивчик, и эти мерзостные слова: