Заслон(Роман)
Шрифт:
В дальнем углу сада, за кустами заиндевевших яблонь и хрупких желтых акаций, есть искусственная горка, возле нее — облепленный снегом, кудрявый, не похожий на другие куст, а под ним дерновая скамья. Сколько бы лет ни прошло, где бы Алеша ни жил, он всегда будет помнить эту скамью и сиреневый куст над нею. А может, это вовсе и не сирень? Нет, сирень. Так сказала Оля.
Она прибежала по протоптанным Алешиными валенками следам, взяла его за уши маленькими, теплыми руками;
— Ой какие холодные!
— А ты без платка, — сказал укоризненно
— Ну говори скорее, — воскликнула она, смеясь. — Что случилось? Что-нибудь большое, важное или… просто так? — Сколько в ее звонком голоске милого лукавства. И это было очень странно, но только сейчас, с ее приходом, до его сознания дошли слова песни, которую пели там, в полутемном фойе:
Благослови-ка, мать родная, Быть может, я на смерть иду. Быть может, меткая винтовка Сразит меня из-за куста…Нет у Алеши матери. Есть только братья и эта девушка со смеющимися, ничем не омраченными глазами. Вот она стоит здесь рядом и спрашивает со смехом:
— Алеша-Леша, о чем задумался, маленький?
— Так… ни о чем… А помнишь, Оля?..
Конечно, она помнит. Это было так недавно, минувшей осенью. После какого-то воскресника впервые пришли они к этой скамейке. Сначала они вот так же стояли, не решаясь сесть, хотя скамья была усыпана не снегом, а палыми листьями. Потом сели и долго молчали, и вдруг заметили, что уже вечер и на небе высыпали звезды.
«Почему мы молчим?» — спросил тогда себя Алеша, и сам же себе мысленно ответил вычитанным где-то: «Уста хранят молчание, чтобы слушать речь сердца». Ему тут же стало стыдно этих чужих, книжных слов и того, что он не умеет говорить свои большие, хорошие слова, которые могли бы выразить его мысли, его душевное состояние. И вдруг, испугавшись, что эта девушка, — которая, помимо всего того, что учат другие, училась еще и музыке, — примет его за глупца, он неожиданно для себя взял Олину руку и поднес к губам. Она вырвала тогда руку, и ему показалось, что рассердилась. Но Оля, спрятав руки за спину, сказала просто:
— Дрова были такие смолистые, даже под ногтями траур.
Значит, она спрятала руки потому, что у нее, всегда такой аккуратной, были не в порядке ногти. Но стыдиться этого тогда не следовало, ведь на воскреснике Оля трудилась не меньше других. Нужно было сказать ей об этом, но как медлительно складывались в уме самые простые фразы, и он молчал, пугаясь своего молчания. Похлопывая рукой по шершавым веткам этого вот куста, Оля тогда сказала:
— А это сирень. Куст белой сирени!
— Почему сирень? — удивился он. — Откуда это тебе известно, Оля?
— Оттуда, что когда она цвела, я сидела на этой скамье целыми днями и все пропитывалось запахом сирени: и платье, и книга, и волосы.
— И волосы… — повторил Алеша и наклонился
— Домой пора! — спохватилась Оля. — Оба мы такие чумазые и голодные. Правда, голодные?
«Как с нею хорошо и просто», — подумалось тогда, но нельзя было не согласиться, что и на самом деле пора домой.
— А когда снова расцветет сирень, мы будем читать здесь вместе, — выговорилось как-то само собою, вслух. — Правда, Оля?
— О, да ты мечтатель! Как ты далеко загадываешь…
И она, смеясь, повернулась к нему лицом. Алеша опустил глаза, чтобы Оля не прочитала в них только что пришедшие смелые и неожиданные мысли.
«Когда расцветет этот куст, — думалось в тот теплый осенний вечер, — я поцелую твои пахнущие белой сиренью волосы, я поцелую твои пахнущие белой сиренью руки, я поцелую твои пахнущие белой сиренью губы, и я скажу тебе…»
— Что же ты молчишь? — бросив в него снежным комом, прервала эти дорогие сердцу воспоминания Оля. — Бог мой, какой тяжелодум! — продолжала она со смехом. — Посмотри, я превратилась в снежную бабу! Посмотри, наша сирень стала такая белая, будто уже покрылась цветами! А как замерзли мои руки!
— Наша сирень, — повторил Алеша, — наша… — И он взял ее маленькие, озябшие ручки и стал согревать своим дыханием. — Ты Снежная королева, — сказал он. — Только не злая, а самая добрая изо всех королев. Моя королева! А сирень и в самом деле расцвела, и сегодня я скажу тебе то, что хотел сказать только весною.
Тяжелыми и мохнатыми, как венчики ромашек, казались ему ресницы Оли.
И вся она была, как березка, колеблемая ветром и осыпающая с себя искристый снег.
— Что же ты сказал бы мне весной? — озорно взмахнула ресницами девушка и вновь прикрыла ими блеснувшие, как звездочки, глаза. Алеша глотнул морозный воздух так, что перехватило дыхание, жадно глотнул еще раз-другой и ответил:
— Я… я сказал бы, что уже закончил политехникум и должен ехать далеко-далеко на север, туда, где много золота и очень мало людей. И что ты окончила свою вторую ступень, и что будет очень хорошо, если мы уедем вместе. — Он смотрел на Олю с тревогой, досадуя, что так нескладно прозвучали слова, и радуясь, что они наконец произнесены. Только почему так долго нет ответа? Вдруг Оля легонько толкнула его кулачком в грудь и побежала по присыпанным снегом следам к клубу.
— Оля! — отчаянно крикнул он. — Оленька!
— Ну что? — зазвенел ее счастливый голос. — Леша, глупенький, ведь тебе это все приснилось! Посмотри кругом: зима! Где ты увидел цветы? Никто не кончал политехникума, никто не кончал вторую ступень, и никому никуда не нужно ехать! Пусть все будет так, как прежде. Ладно? До весны…
«Любит, — благодарно подумал он, — любит и боится признаться в этом даже самой себе. Милая… пусть все будет так, как ты хочешь».
— Пусть будет так, — сказал он громко. — Спи спокойно, Оля!