Застывшее эхо (сборник)
Шрифт:
Сама Россия перед Первой мировой войной стояла на шестнадцатом месте в мире по потреблению абсолютного алкоголя – около 3,5 литра на душу (на первом месте была Франция – 23 литра), и даже по водке лишь на восьмом месте – 6,25 литра (чемпионка Дания выпивала 10,5 литра пятидесятиградусной водки на душу). Правда, если исключить детей, магометан, евреев и тому подобную непьющую публику, то душевое потребление водки подскакивает под 30 литров. А если взглянуть на количество ежегодных смертей «от опоя» на 1 миллион населения, то во Франции их окажется лишь И, а в России – 55. В Петербурге за появление в пьяном виде задерживалось ежегодно 50–60 тысяч гуляк, а в более многолюдном Берлине – в 10–11 раз меньше. Мы всегда любили пить с размахом.
С тех пор как святой Владимир отверг магометанство знаменитым афоризмом
Монастырям, правда, разрешалось курить вино «не для продажного питья» – «таких не заповедью надо смирять, а кнутом прибить». И в XIX веке «высшего чину духовным людям» разрешалось лишь «отдавать питейные их домы и винокурни» в аренду, но не торговать самим. Зато высшая власть сама многократно жаловала духовенство казенным вином.
Право держать кабак было важной разновидностью и дворянских «кормлений». Указом 1756 года винокурение дозволялось дворянам для домашнего употребления, но строго по чину: от 1000 ведер в год чинам первого класса до 30 чинам класса четырнадцатого. Указом же 1758 года по 1000 ведер в год собственной выкурки даровалось гофмейстерине, статс-дамам и фрейлинам. На каждый кабак как источник дохода был положен свой «оклад» (планировалось от достигнутого), выборным кабацким головам и целовальникам предписывалось «питухов не отгонять», а в случае недобора шли на правеж сначала они сами, а если взять с них ничего не удавалось, то их избиратели: праветчиков ставили босиком у приказа и, покуда не отдадут долг, поочередно били палкой по икрам, занимаясь этим ежедневно, кроме праздников, по часу в день, но не долее месяца. Однако иногда битье продолжалось с утра до вечера, и здесь могло пригодиться гуманное исключение из закона: дворяне и бояре могли выставлять вместо себя своих людей. Посредством правежа кабацкие сборы дожимались даже при Екатерине.
Правительства всегда раздирались между желанием искоренить вредоносный порок и желанием на нем заработать. В первые годы крутой и аскетичной советской власти водка в ресторанах подавалась исключительно в чайниках (см. Зощенко). За первое полугодие 1923 года было конфисковано приблизительно 75 тысяч самогонных аппаратов и возбуждено около 300 тысяч уголовных дел (примерно по 5 аппаратов и 20 дел на тысячу крестьянских дворов). По прикидкам Госплана, в том же году население Дальнего Востока и Закавказья потребило около 24 миллионов ведер двадцатипятиградусного самогона. (Виной всему были, разумеется, кулаки и подкулачники.) Было подсчитано, что фабричная «выкурка» потребовала бы в семь раз меньше зерна, не говоря уже о потерянных налогах. В итоге товарищ Сталин констатировал: «Мы не можем пойти в кабалу к западноевропейским капиталистам… Тут надо выбирать между кабалой и водкой, и люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках, жестоко ошибаются». С 1925 года было решено положиться на то, что пьянство отомрет само собой вслед за уничтожением эксплуататорского строя и культурным ростом народа, а покуда в 1925–1926 годах на душу в рабочей семье пришлось 6,15 литра водки в год (класс – он тоже выпить не дурак), а на прочее городское население – примерно 3 литра. Кое-кто пытался завлекать рабочих в клубы «товарищескими беседами за кружкой пива», так что самому товарищу Троцкому пришлось разъяснять культпросветработникам, что отвлекать пивом от пивных все равно что изгонять черта дьяволом. Либо водка опрокинет культурную революцию, либо культурная революция победит водку, пророчествовал товарищ Бухарин, но схватка, однако, длится до сих пор.
И все-таки одна важная победа, повторяю, мне кажется, одержана: народ выпивает, но уже почти не воспевает алкоголь, а это значит, что вино из пленительного культурного символа превратилось в скучный, как выражаются наркологи, «адаптоген», опасное обезболивающее для нестойких душ. По крайней мере, что-то не припоминается современного «Подымем стаканы, содвинем их разом!»…
Да и в пушкинскую пору гусарский культ Вакха уравновешивался культом Марса и Венеры – культом храбрости и любви, абсолютно несовместимым с алкогольной деградацией. Это и есть самый надежный победитель алкоголизма – захватывающее дело, с которым алкоголизм несовместим. Деромантизация пьянства, еще раз с робкой надеждой констатирую я, в значительной степени уже произошла. Мне кажется, пьянством уже не бахвалятся, не принимают его за удаль.
Но если я даже и впадаю здесь в чрезмерный оптимизм, то по отношению к наркотикам таких иллюзий у меня гораздо меньше: их не просто употребляют – их романтизируют, видят в них некую «крутизну», а со стремлением молодежи быть крутой бороться гораздо труднее, чем с пороками по-настоящему всеми презираемыми. И вот в этом пункте, на мой взгляд, и таится самое слабое место антинаркотической пропаганды.
Мне случалось (хотя и очень немного) видеть фильмы, изображающие страшные последствия наркотиков (ломки, язвы…). Но ведь если показать медсанбат, картина окажется ничуть не менее устрашающей, и, однако же, романтическая молодежь, несмотря на риск, все равно тянулась и тянется к подвигу. Потому что подвиг – это действительно красиво! И по этой же самой причине нужно показывать, что наркотики – это не просто смертельно опасно, но еще и омерзительно.
Убить романтику по силам лишь другой романтике, убить художественный образ по силам лишь другому образу. Но искусство-то как раз меньше всего задействовано в борьбе с наркотической субкультурой…
Обида побежденных
Наша жизнь полна конфликтами, в основе которых – зависть. Вот лишь несколько.
Гражданка Р-ва, живущая в Петербурге, узнав, что дочь ее давней, можно сказать, сердечной подруги удачно вышла замуж – за москвича! – расстроилась. Во-первых, потому, что москвич – владелец трехкомнатной квартиры на Тверской. А во-вторых, потому, что ее собственное незамужнее чадо так и застряло в «провинции», то бишь в Питере. Р-ва представила, как ненавистная теперь дочь ее подруги обживает московские хоромы, и резко, без объяснений прекратила общение с ее мамой. С которой, между прочим, дружила… двадцать лет!
А вот ситуация – из мира науки. Будущий классик чистой математики П-н попросил уже наполовину состоявшегося классика К-ова дать ему проблему для научной работы. К-ов предложил некую задачу из топологии косых произведений, и П-н в течение недели решил ее. «У вас ошибка!» – радостно вскричал уязвленный столь быстрым решением К-ов, едва только П-н начал излагать ему свои выводы. П-н однако легко разбил возражения своего наставника, но тот продолжал ревностно выискивать несоответствия. И нашел: «А вот тут у вас сбой, смотрите!»
Но и эту придирку молодой математик немедленно опроверг. И так повторялось много раз, пока К-ов наконец не признал задачу решенной, сокрушенно кивнув: «Проблема оказалась не такой сложной, как я предполагал». Оба участника этой истории – крупнейшие ученые XX века.
А сколько эпизодов – смешных, нелепых, трагических – может привести каждый из читающих эти строчки. Примерно таких: провалившийся на экзамене абитуриент недавно уверял меня, что теперь поступают только за бабки, которых у него не оказалось; довольно известный философ сочинил убедительнейший трактат о том, что вся жизнь есть зло, только потому, что у него лично она не задалась; знакомый журналист рассказал мне, как полгода назад в сельской глубинке соседи подожгли усадьбу преуспевающего фермера. В этом ряду и трагические эпизоды, когда шахиды, ненавидящие тех, кто живет иначе (и лучше!), чем они, приводят в действие свои пояса смертников, истребляя вместе с собственной жизнью инакоживущих.
Что общего между всеми ними? И те, и другие, и третьи, и четвертые мстят за поражение. Мстят за униженное самолюбие, за утраченное ощущение первенства, удачливости, принадлежности к избранному народу, за утраченную веру в женскую верность и справедливость мира – и кто-то «опускает» обидчиков (обидчиком может сделаться и все мироустройство) только в собственном воображении, тем или иным способом обесценивая их победу, а кто-то готов истребить их и физически, хотя бы и ценой собственной жизни.