Застывшее эхо (сборник)
Шрифт:
А между тем надо понимать, что от мести униженных и оскорбленных защититься невозможно: даже те из них, кто не решится или побрезгует мстить победителям материально, неизбежно станут отвергать, обесценивать отвергнувший их социальный мир. И ничто не помешает им изобразить этот мир мерзким и несправедливым; сделавшись же таковым в глазах большинства, он неизбежно окажется обреченным на упадок, а в конце концов и на гибель. Дураков чем-то жертвовать ради его защиты больше не останется.
Сегодня мы много говорим об укреплении государства, долженствующего заботиться прежде всего о тех коллективных наследственных ценностях, которые не входят в круг приоритетных интересов
Но воображаемая картина мира, в которой большинство населения чувствовало бы себя уютно, ничуть не менее важное общественное достояние, чем чистая вода и чистый воздух. Чтобы государство начало оказывать поддержку тем, кто, сам обладая психологически комфортабельной для своей социальной группы картиной мира, получил бы возможность делиться ею с другими, – это греза, конечно, совершенно несбыточная. Если бы оно хотя бы перестало поддерживать разрушителей – уже и это было бы необыкновенно мудрым государственным решением.
Недоучки и джентльмены
В просвещенном обществе необходимость героев и героизма ставится под сомнение так давно, что даже образованные люди, случается, принимают за пословицу цитату из брехтовской «Жизни Галилея»: «Несчастна та страна, которая нуждается в героях».
Что естественно: если советская власть превозносила героизм, значит, мы должны его опускать – герои-де постоянно прикрывают бардак, глупости и преступления власти. Если, скажем, какой-то парень спасает девочку из кипятка, надо прежде всего вспомнить, что в цивилизованных странах таких аварий не бывает. А если кто-то геройски погибает на войне, надо напомнить, что у хороших генералов солдат не убивают. И к тому же умные политики вообще не доводят дело до войны: ведь войны выдумала советская власть, до нее люди никогда не воевали.
Разве что в варварские времена. А в XX веке войны затевают только фанатики-недоучки, образованные же джентльмены, управляющие цивилизованными странами, все решают за столом переговоров. И если фанатикам-недоучкам все-таки удается втянуть джентльменов в войну, те берегут своих солдат и уж никак не воспевают такую варварскую доблесть, как самопожертвование. Совсем недавно «страна-изгой» взяла в плен военное судно цивилизованной державы без единого выстрела, и пленники, освобожденные путем переговоров, были встречены как герои (герои все-таки нужны для телешоу). А вот за полтораста лет до того, в ту пору, когда упомянутая держава, звавшаяся владычицей морей, оказалась в состоянии войны с Россией, российские офицеры на фрегате «Паллада», понимавшие, что им не уйти от более быстроходных английских судов, постановили в случае столкновения сцепиться с английским кораблем и взорвать свой пороховой погреб.
А казались воспитанными людьми… Нет, варвара не переделать в джентльмена! Вот и почти через сто лет, когда практически вся цивилизованная Европа работала на Гитлера, сохраняя свое население и достояние, да еще и создавая новые рабочие места, Россия варварски взрывала собственные заводы, сжигала собственные поля, а уж кто тогда думал о людях, если их не щадили и в мирное время!
Сталинские репрессии и сегодня повергают в недоумение своей нелепой избыточностью. Что это – фанатизм, садизм, паранойя? Ведь на любой работе приходится что-то выбирать, с кем-то ссориться, но уволили и забыли, убивать-то зачем?
А зачем в военное время расстреливают солдата, оставившего свой пост, если в мирное время его лишь сажают на губу? Почему в мирное время за неуплату налога штрафуют, а в военное за сопротивление реквизиции вешают на воротах? Да потому, что на войне у
И это была никакая не идейная или гражданская, это была единственная Тридцатилетняя мировая война с двадцатилетней передышкой, когда все стороны лихорадочно нащупывали вождей, с которыми был наибольший шанс выстоять, а лучше победить. На карте стояли не правый или левый уклон, а жизнь и смерть целой армии, собравшей самых храбрых и честолюбивых, для кого поражение сделалось бы изгнанием из Истории, сладость участия в которой они только успели вкусить. После 18-го джентльмены показали недоучкам, что будет с побежденными (немцы и поляки побывали в Киеве, японцы – во Владивостоке), – те и сплотились вокруг самых последовательных…
Я отнюдь не подвожу к какой-нибудь пошлости типа: с меньшими жертвами выстоять было нельзя – еще как можно. Но страх, рождающий безумие и у тех, кто его творит, и у тех, кто его оценивает, никогда не считается со «щепками».
Искать причины сталинских ужасов у нас означает оправдывать сталинизм: зло должно порождаться самим собой. Но я рискну утверждать, что «жертвы культа» были в том числе и жертвами Тридцатилетней войны, учиненной джентльменами с дипломами самых сверхпонтовых университетов в кармане смокингов. И если в эпоху, когда рыцарская честь осмеяна, льются еще невиданные реки крови, то ради какой такой Гекубы, что стоит на карте? Если отбросить всякий мусор типа рынков и ресурсов, из-за которых ни один безумец не пойдет на смерть, придется признать, что борьба шла за право править историей.
И неужели же кто-то может думать, что эта борьба закончена, что три четверти или четыре пятых мира согласятся навеки отказаться от права оставить и свой след в веках, отказаться от главной доступной смертному иллюзии бессмертия? Тем более что джентльмены хорошо потрудились, чтобы сделать «открытыми», то есть осознавшими свою историческую второсортность, все общества в мире. И трудно представить, как мир джентльменов будет противостоять тамошним героям, не возрождая культ героизма…
В будущих войнах, объявленных и необъявленных, хуже всех придется тем странам, которые недостаточно цивилизованы, чтобы исчезнуть без скандала, и слишком велики, чтобы спрятаться за чужие спины.
Но кто знает, возможно, случится чудо, и воинская доблесть, готовность к жертвам цивилизованному миру больше не понадобится. И все равно та страна, которая перестанет нуждаться в героях – героях науки, техники, спорта, – обречена на гибель.
От скуки. Советский Союз ведь и убила прежде всего скука.
И. Грозный как литературный прототип
За четыреста с лишним лет можно забыть кого угодно, но Ивана Грозного народ забыл гораздо раньше. Перечитаем «Вступление к Былевым песням» Петра Васильевича Киреевского: «В песнях об Иоанне Грозном народ сохранил воспоминание только о светлой стороне его характера. Он поет о славном завоевании Казани и Астрахани; о православном царе, которому преклонилися все орды татарские; об его любви к Русскому народу и его радости, когда Русской удалец, на его свадебном пиру, поборол его гордого шурина, Черкасского князя; но не помнит ни об его опричниках, ни об других его темных делах. Такая память народа, во всяком случае, заслуживает полное внимание историков».