Затерянные в Полынье
Шрифт:
– А ты, наверное, Мишка-Стрелец, – догадался я. – Смотритель этой башни?
– Он самый. Давно тебя тут поджидаю.
– Зачем?
– Ну как же! Все, кто приезжает в Полынью, лезут на верхотуру и обозревают окрестности. С тебя два доллара. За бинокль отдельно – еще доллар.
– А если мне это не интересно?
– Брось, не гнушайся. Залезешь – не оторвешься. Тебя еще придется оттуда метлой гнать.
– А почему тебя Стрельцом зовут?
– Я с детства сигареты стреляю. Угостишь папироской, гражданин хороший?
– Бери. Ладно, давай сюда бинокль. Погляжу, что за панорама такая.
Я нацепил
– Ну как? – выжидающе спросил он. – Здорово?
– Погоди ты! Я еще бинокль не отрегулировал.
Здесь было и в самом деле довольно интересно: весь поселок лежал передо мной как на ладони. Маленькие домики, словно игрушечные кубики, вросли в землю, а возле них суетились люди-муравьи. Слева расстилалось зеленоватое озеро, по которому пробегали мелкие барашки волн, где-то в самом его центре покачивались три лодки, а к другому берегу подступала мохнатая и суровая рать елей и сосен. Прямо – там, где кончались дома, начиналось болото. Справа вилась узкая лента дороги, по которой я и пришел в Полынью из уездного городка N. Сейчас дорога была совершенно пустынна. Я вновь перевел бинокль на поселок и отыскал свой дом, подступавший к самому болоту. Затем посмотрел на соседний огород, где копошилась тетушка Краб. Словно почувствовав мой взгляд, она распрямилась, подняла голову и поглядела в сторону башни, приложив ладонь к бровям.
Я стал наводить бинокль на другие объекты. Вон вышел из магазина милиционер Громыхайлов, нетвердо стоящий на копытах… Староста Горемыжный сидел в своей беседке, из которой торчали его длинные ноги… По улице торопливо шел доктор Мендлев, и стекла его очков блестели на солнце… Около кладбища застыли в соперничестве два храма – православный и тот, где читал свои проповеди Монк… Я поглядел на особняк Намцевича. Хозяин-барин сидел на балконе и смотрел на меня сквозь полевой бинокль. Я помахал ему, и он точно так же ответил мне. Обмен любезностями состоялся.
Рядом с Намцевичем, в кресле, застыло скульптурное изваяние – черноволосая красавица Валерия. Кто она? Кем ему приходится?.. Потом я отвернулся и вновь отыскал свой дом. Мне показалось что-то странное в его положении, что-то изменилось. Ну конечно! Минуту назад окно в мою комнату было закрыто, а сейчас оно распахнуто настежь. И там, в глубине, мелькнула тень. Какой-то человек находился в моей комнате…
«Ну, все! – подумал я. – Мне это надоело. Пора принимать самые решительные меры и делать облаву на незваных гостей. Какие силы им ни покровительствовали бы…» Способ выследить незнакомца я придумал давно и решил им воспользоваться в ближайшее время. Хотя, если разобраться, этот человек (или существо?) не причинял мне никаких неудобств, просто незримо присутствовал где-то рядом. Закончив обзор, я вернул бинокль Мишке-Стрельцу, и мы спустились вниз.
– Понравилось? – спросил он.
– Ничего кино, – сознался я. – Только звука нет.
– Ты, это, я знаю, про деда своего все копаешь…
– Ну?
– Баранки гну… Есть у меня для тебя кое-что. За отдельную плату.
Мишка оглянулся, теребя в руках свою кепку. Он как-то мялся, не решаясь сказать. Словно
– Ну, говори, раз начал.
– Гони пять баксов. Я… эта… слышь, знаю, кто замочил старика.
– Кто? – Я отсчитал деньги.
– Потом скажу. Вечером. Жди меня часикам к десяти к себе домой. Да закуску не забудь приготовить.
– Хорошо! – согласился я, несколько разочарованный. – Приходи.
Теперь мне захотелось посетить еще и проповедника Монка в его храме-капище. Поглядеть и послушать, о чем он толкует перед завороженными жителями Полыньи. Я не случайно назвал это уродливое здание айсбергом, по своему московскому опыту зная, что деятельность подобных сект видима лишь на одну восьмую часть; все остальное – сокрыто от глаз непосвященных, севших в «Титаник».
Я открыл деревянные двери капища, взявшись за бронзовое кольцо, и ступил в полутемное помещение, где уже находилось несколько человек. И тотчас же громкий, чуть хрипловатый голос проповедника Монка произнес:
– И вот еще один брат наш явился под сень Дома Радости, чтобы испить благоденственные капли из Чаши Жизни и Смерти! Приветствуем тебя, новый сподвижник нашей веры!
Я не сразу и сообразил, что козлобородый гуру, стоявший на возвышении, окруженный четырьмя обритыми наголо служками в цветастых одеяниях, обращается именно ко мне. Но он показывал на меня рукой, а в другой сжимал короткий жезл, с конца которого сыпались искры, словно это был не жезл, а бенгальский огонь. Искрились и тонкие палочки, развешанные по стенам и углам помещения. Здесь стоял одуряющий приторный запах, а лица собравшихся были искажены, словно их отражения преломлялись в амальгаме кривых зеркал.
– Привет, привет! – буркнул я довольно непочтительно. – Можете продолжать, вольно.
Монк постарался не заметить моей иронии, вновь обратившись к пастве, в которой оказалось немало молодых людей. Была здесь даже Жанна – медсестра доктора Мендлева. Она отступила назад и подошла ко мне, встав рядышком, почти касаясь моего плеча рыжей головой. Ее зеленые глаза возбужденно блестели, будто только что она испытала плотское наслаждение.
– Я рада, что вы пришли, – шепнула она мне. – Не пожалеете.
Пальчики этой Салемской ведьмы податливо оказались в моей ладони, а коготки поскребли кожу. Зачем я стал заигрывать с ней? Не знаю. Наверное, подействовала вся эта театральная обстановка, летящие искры, коварный терпкий запах, и я почувствовал себя героем-любовником на сцене. А Монк что-то бубнил с помоста, причем без пауз:
– …отрекитесь от близких, несущих вам смерть, лишь здесь освободитесь от уз и тягот и найдете приют и кров, и счастье вечное, а все остальное будет проклято мною, служителем бога истинного, потому что дана мне часть его, и я есть он сам, воплотившийся на земле, и пришел, чтобы открыть вам глаза, и уйду с вами…
– Его когда из клиники выпустили? – спросил я, вглядываясь в монголоидное лицо отца Монка.
– Замолчите, – прошептала Жанна, сжимая мою ладонь. – А то быть беде. Он нашлет на вас Гранулу.
– А что это такое? Его любимая собака-поводырь?
– Это – смерть.
– Пусть лучше он засунет эту Гранулу в свою жопень. Пойдемте отсюда, Жанночка. Надоела вся эта ахинея.
Неожиданно легко медсестра согласилась. Мы выскользнули за дверь, оставив за спиной монковское бормотанье.