Затерявшийся в мирах (Лафайет О'Лири - 2)

Лаумер Кейт Джон

В дверь, находящуюся в противоположном конце подземелья, вошел высокий, подтянутый мужчина в пенсне, с гладко зачесанными седеющими волосами. На нем были облегающие желтые брюки, туфли из красной кожи с загнутыми мысами и рубашка с оборками. На пальцах сверкали перстни с драгоценными камнями. Под коротким плащом, отделанным горностаем, угадывалось небольшое брюшко. Лафайет безмолвно уставился на него.

– А, это вы, ваша светлость, - небрежно бросил палач.
– Ведь вы же знаете, что я всегда говорю то, что думаю.

–

Смотри, как бы ты однажды не сказал лишнего, - оборвал его незнакомец.
– Выйди, мне нужно поговорить с заключенным.

– Так нечестно, ваша светлость. Я как раз раскалил щипцы под номером четыре до рабочей температуры.

– Неужели я должен объяснять тебе, что мне трудно будет вести беседу с твоим клиентом, если здесь будет стоять запах паленой кожи?

– Пожалуй, вы правы.

Гроунвельт засунул щипцы обратно в угли и с сожалением посмотрел на О'Лири:

– Ничего не поделаешь, приятель.

Седовласый мужчина, прищурившись, разглядывал О'Лири. Как только за СФВ закрылась дверь, он подошел к решетке.

– Итак, мы снова встретились, - начал он и вдруг замолчал, нахмурившись.
– Что такое?
– спросил он.
– У тебя такой вид, словно ты повстречался с привидением.

– Ни...Никодеус?
– прошептал Лафайет.

– Если это пароль, то мне он неизвестен, - резко оборвал его герцог Родольфо.

– Вы... вы не Никодеус? Разве вы не помощник инспектора по континуумам? Не могли бы вы заказать срочный телефонный разговор и отправить меня в Артезию?

Герцог свирепо уставился на О'Лири:

– Перестань молоть чепуху, Ланселот. Сначала ты врываешься в мои приемные покои и несешь всякий вздор. Потом под самым носом у самых надежных охранников убегаешь из тюрьмы строгого режима. И для чего? Чтобы открыто заявиться в пивнушку на набережной - просто напрашиваешься, чтобы тебя снова арестовали. И снова убегаешь. Тебя хватают в третий раз, когда ты на глазах у стражи кидаешься в карету некоей знатной дамы. Ну что ж, может быть, я не слишком быстро соображаю, но все-таки я понял, что к чему: ты хочешь мне кое-что продать.

– Да?
– только и смог выговорить Лафайет.
– Да, конечно. Значит, вы поняли наконец?

– И что же дальше?
– зарычал Родольфо.

– Дальше?
– переспросил О'Лири.

– Ну что ж, ты, видно, намерен играть со мной в прятки. Это ни к чему не приведет, уверяю тебя. Давай, попробуй сбежать еще раз! Но не обольщайся - я не приползу к тебе и не стану умолять, чтобы ты рассказал мне все, что тебе известно о леди Андрагорре...

В голосе герцога зазвучали просительные нотки, он чуть ли не с мольбой заглянул в глаза Лафайету.

– О леди Андрагорре?
– пробормотал О'Лири.
– Я должен рассказать вам...

– Ну хорошо, Ланселот, - вздохнул герцог.
– Я признаю, что с самого начала взял с тобой неверный тон. Я сожалею

о своей ошибке. Но ведь и меня можно понять: вспомни о яйце-пашот и пузыре с чернилами! И несмотря на это, я готов загладить свою вину. Вот, я прошу у тебя прощения, хотя это не в моих правилах. Теперь, я полагаю, ты согласишься спокойно и здраво обсудить со мной это дело?

– Э-э-э... да, конечно. Я готов вас выслушать, - рискнул согласиться Лафайет.
– Вот только камера пыток не особенно располагает к задушевным беседам.

Герцог проворчал что-то и позвал Гроунвельта:

– Позаботься о том, чтобы благородного рыцаря освободили, вымыли, накормили и одели, как подобает его званию. Через полчаса он должен быть в моих покоях, - распорядился герцог, бросая пронзительный взгляд на О'Лири.
– И никаких исчезновений на этот раз, Ланселот, - резко прибавил он, направляясь к выходу.

– Ну что ж, ничего не поделаешь, - философски заметил Гроунвельт, отпирая камеру.
– Видать, нам не судьба поближе познакомиться, а жаль. Ты мне чертовски понравился, старина. Кто знает, может, нам доведется встретиться еще раз.

– Вполне возможно, - ответил Лафайет.
– Скажи мне, Гроунвельт, что ты знаешь об этой... э-э-э... леди Андрагорре?

– Да так, ничего особенного. Только то, что она самая богатая и самая красивая дама во всем Меланже. Да еще что в герцоге разгорелась страсть к ней, словно пожар в Чикаго.

– Тебе известно о пожаре в Чикаго?

– А как же, пивнушка такая. Сгорела дотла на прошлой неделе. А что?

– Нет, ничего. Так о чем ты говорил?

– Я говорил, что у его светлости ничего с ней не выйдет.

– А почему?

Гроунвельт хитро подмигнул и понизил голос:

– Да ходят слухи, что у нее есть кто-то другой, вот почему.

– Кто-то другой?

Лафайету показалось, что сердце остановилось у него в груди.

Гроунвельт ткнул его локтем под ребро:

– Ну да! Герцог Родольфо и не подозревает, что его уже опередили. Говорят, мошенника зовут не то Долговязый Лоренцо, не то Счастливчик Ланселот.

– Долговязый Лоренцо?
– пробормотал Лафайет, а Гроунвельт тем временем принялся за его кандалы.

– Скажу тебе по секрету, - заговорщицки прошептал СФВ, - все думают, что миледи нынче отправилась проведать свою престарелую тетку и ее двенадцать кошек. Но, между нами говоря, она держит путь в охотничий домик в горах, где намеревается провести медовый месяц с ловким повесой.

– Медовый месяц?

– Совершенно верно. Ну, а теперь нам пора отправляться к гофмейстеру. Он приоденет тебя для аудиенции у его светлости.

Герцог Родольфо сидел в большом кожаном кресле с подлокотниками, когда Лафайета ввели в его покои. На О'Лири был новый чистый костюм из расшитого блестками шелка, который пришелся ему почти впору.