Затворник

Волков Сергей Александрович

– Ты, пильщик!
– обратился Молний к Пиле - Не робеешь?

– Мне-то что...
– сказал Пила. На самом деле ему было очень даже "что". Он чувствовал приближение своей истории к самой страшной части, и где-то в душе даже жалел, что так скоро согласился в нее вляпаться.

– Добро!
– сказал Молний, то ли не увидев тревоги Пилы, то ли хорошо ее понимая, но подбадривая парня - Рассветник! Следи чтобы Клинок хорошенько его учил!

– Буду следить, брат!
– усмехнулся Рассветник.

Дождавшись, когда за ворота выведут присланных княгиней коней, и принесут дело, Молний обнялся на прощание с товарищами, сел в седло и скрылся среди темнеющих улиц.

"Вон,

какие они!
– дивился про себя Пила, глядя Молнию вслед - Другим говорит - погибнете мол, если пойдете, а сам идет, глазом не моргнув! Да еще идет в самый огонь, один против всех злыдней и всех кочевников! Не удивительно, что их учитель победил самого Затворника, если у него ученики такие!"

Тем же вечером, в тот же самый час, Голыш вел по полю под уздцы своего конягу с деревянным князем, и уже собирался устраиваться на ночлег. Ни деревушки, ни хоть маленького хуторка не было кругом, сколько ни гляди. Но Голыш из-за этого не особенно расстраивался. "На то и военный поход" - думал он, даже немножко гордый оттого, что находится в походе, и может так про себя думать. К тому же ночевать под открытым небом засемьдырскому охотнику приходилось половину ночей его жизни. И то - на его далеком севере, часто на морозе, под снегом или проливным дождем. А здесь, теплой степной ночью, в безветрии, да в сладостном запахе цветов и трав, под стрекот кузнечиков. Да в боярских хоромах в спальне на перинах, и то так не выспаться!

Приметив около дороги одинокое дерево, Голыш свернул к нему. Снял с седла плащ, и расстелил по земле, под низко и далеко протянутыми от ствола раскидистыми ветвями. Валяный подлатник свернул трубой под голову, рядом бросил переметные сумки, сложил оружие. Коня Голыш стреножил и пустил пастись. Расседлывать, правда, не стал - ему не было никакаого приказа насчет того, снимать ли "князя" на ночь (да и самому-то возиться с тяжелым крепко привязанным пнем, стаскивать его, утром обратно грузить - нет, увольте!).

"Ничего, так простоит ночь!" - подумал ополченец. Лошадь, как бы в знак согласия, спокойно пощипывала себе травку. Все-таки в колоде веса было - в треть обычного всадника, не больше.

Голыша немножко смущало его странное поручение: Когда все, в большой спешке унеслись вперед, не иначе как на скорую битву, ему выпало везти по дороге пень в княжеской шапке. Вот уж не зря он вызвался идти со Смирнонравом на войну, да такой путь отмахал! И вдобавок - вот будет-то, о чем дома соседям рассказать! Но с другой стороны - рассуждал засемьдырец - он взялся сослужить князю службу, какая бы не была, и от битвы отлынивать сам не собирался. А раз уж государь так велел - значит, и это для дела надо.

Солнечный круг выглядывал из-за горизонта тоненьким краем. Первые звезды загорались на еще светлых небесах, не закрытых ни единым облачком. Повсюду заливались кузнечики и цикады. Вечерний воздух вливался в горло, словно мед... Ни один листик не шевелился от ветра.

Голыш отошел от своей стоянки чуть в сторону, встал лицом к закату, и собрался было спустить штаны. Багровый краешек солнца, сверкнув в последний раз, скрылся за необхватными полями. На миг во взоре Голыша потемнело, как если бы пронеслась перед глазами черная тень. Земля под его ногами словно чуть накренилась...

"Что за бесо..." - не успел додумать Голыш мысль, как услышал - не ухом, а будто в самой голове, коротко - одним мигом - провизжали неведомые слова...

Как гром громыхнул за спиной Голыша. Порыв ветра, жесткий как стена, сбил его с ног и опрокинул наземь. Ошалелый человек ударился лицом в пыль, отплевываясь, опрокинулся на бок, попробовал

встать, поднялся на четвереньки но, едва оторвав руки от земли, снова рухнул, не удержавшись на тряпочных ногах. Голова его шла кругом, Окоем, освещенный вечерней зарей, скакал влево и вправо, вверх и вниз. В ушах стоял однозвучный низкий гул...

Еще не оправившись от испуга и потрясения, Голыш осторожно приподнялся на карачки, и слегка повернулся назад.

Конь, завалившись набок, мотал головой во все стороны, бешено молотил воздух передними копытами, задние лежали по земле бездвижно. Седло с разорванной подпругой валялось в стороне. От деревянного князя остались одни щепки, усеявшие все вокруг. Выпученные глаза коня готовы были выскочить из глазниц, пасть была растянута кажется, свыше возможного - он ржал от боли и от ужаса, но Голыш не слышал ни звука - только стоящее в ушах гудение...

"Бесовщина... Бесовщина...
– бормотал в страхе Голыш - Небо, помоги мне!" Сумев подняться на ноги, он пятился назад, прочь от бьющейся на земле лошади.

Но ничего более не происходило. Зрение больше не помутнялось. Ноги стали как будто тверже стоять на земле, а сквозь гул в голове Голыш начал отдаленно различать вопли животного.

Пошатываясь, он добрел до своей лежанки, поднял дрожащими руками копье, и подошел к лошади. Конь продолжал извиваться, пытался загрести передними ногами земли, опереться, вскочить и убежать прочь от страшного места, но задние ноги висели все таким же мертвым грузом...

"Вот, какое мое поручение!
– сообразил Голыш - А ты, бедняга, один за всех получил!"

Улучив миг, когда конь побольше завалится на бок и подставит брюхо, Голыш что было силы вонзил копье ему между ребер. Конь дернулся еще раз, шумно выпустил из горла воздух и замер совсем.

2.6 ВОЕВОДА РОКОТ И КАГАНСКАЯ МИЛОСТЬ.

Покидая с войском Каиль, воевода Быстрый оставил за себя Рокота, своего двоюродного брата по младшему дяде. Этот боярин имел страшную силу в руках, был крут нравом, смел и предан городу и семье. Но по своему характеру он был склонен больше выполнять поручения, чем отдавать и следить за их выполнением. Из всех же поручений, которые когда-нибудь сваливались на голову Рокота, больше всего он предпочитал выполнять приказ "В бой!" Более замысловатые задания обычно вызывали у него легкую растерянность и тоску.

– Возьми ты меня в поход, а, брат!
– говорил он Быстрому - Мне здесь будет скучно, когда все в поле уйдете!

– Нельзя!
– отвечал наместник - Наш род на воеводстве в Каили с прадеда, прерывать никак нельзя. Мне князь велел идти с ним, оказал мне честь стоять по правую руку, я не могу отказаться. А Силач мой совсем еще молодой. Только ты и остаешься.

– Закисну, брат! Вы все биться уйдете, а я...
– огорчался Рокот.

– Ничего, не закиснешь.

Рокоту и правда не пришлось скиснуть от скуки. На рассвете Мудрого выступило в Степь, а уже спустя несколько часов после полудня к воротам прибыли первые беглецы. Потом стали подтягиваться и другие - поодиночке или врозь, мелкими кучками. Каждые несколько минут кто-нибудь появлялся на восходной дороге. Приезжали на измученных, полумертвых конях - некоторые пали прямо поднимаясь на городской холм, и сами воины были едва живые от усталости и от страха. Раненных среди них почти не попадалось, их ыкуны настигали первыми, или они сами падали в дороге. Почти не приезжало и ополченцев - у бояр и кони были лучше, да и в седлах выученные и опытные воины держались тверже.