Затяжной поворот: история группы «Машина времени»
Шрифт:
В эпоху кардинальных общественных трансформаций, каковой, безусловно, являлась горбачевская перестройка, приметы прежней и нарождающейся жизни соседствуют сплошь и рядом. «Машина», например, без устали окучивала стадионы, создавала значительные концертные программы с балетом и сложной светорежиссурой, выступала по телевидению, представляла СССР на больших музыкальных мероприятиях за рубежом, пела уже все, что хотела, и в то же время статусные советские ретрограды по инерции еще пытались одернуть Макара, хоть чем-то досадить ему, а он воспринимал их уколы почти столь же чувствительно, как и пять-семь лет назад.
Андрей Макаревич
Году
И вот я пришел в Гнесинский институт, (тогда вместе со мной экзаменовали руководителей известных ансамблей: был Бари Алибасов, еще кто-то, чуть ли не Ким Брейтбург) и эти члены Союза композиторов, дедушки всякие, на приемных экзаменах потоптались на мне по полной программе. «А какое у вас образование? – спросил один из них. – Архитектурное. Та-ак…А вы, значит, песни сочиняете? – Да. А какие? – „Поворот“, „Синяя птица“, „За тех, кто в море“…Они тогда звучали отовсюду. – „М-да…, не слышал, не слышал…Как ваша фамилия-то, напомните? – Макаревич. Ага, понятно. Ну, сыграйте, что-нибудь, молодой человек“. Это был натуральный танец на костях. Я начинаю петь песню „Снег“. „Знаете – говорят мне – у вас очень плохая дикция, мы не понимаем ни одного слова. Можно сначала…“. Я спел тоже самое еще раз, закончил песню и ушел. Они сказали, что о решении комиссии мне сообщат. Сообщили, разумеется, что это никуда не годиться. В школу ему надо, вашему Макаревичу, какой там институт!
Саульский с Якушенко остались в растерянности, и мне тогда смеяться не очень хотелось. Было обидно. Я, ведь, уже был совсем не мальчиком …
Это смахивало на пример из недавнего прошлого, когда нам приходилось участвовать в разных смотрах. Поступает, скажем, установка: все ансамбли страны должны иметь «80 процентов песен советских композиторов в своем репертуаре» и пройти перетарификацию для дальнейшей работы. Я объясняю: «Мы не будем этого делать, не можем. Мы исполняем свою авторскую музыку». Меня вызывает гендиректор Росконцерта Владислав Степанович Ходыкин и говорит: «Я прошу, ты меня не подставляй. Вам и так делаются разные исключения, но есть какой-то предел. Вы можете для этого смотра хотя бы две песни этих советских композиторов подготовить? Две, любые. Ну, не все же у них полное говно. И я вам обещаю, вы их сейчас один раз сыграете, и забудете о них навсегда». Приходилось выкручиваться.
Одна песня считалась обязательной, вторая – на наш выбор. Первой была «День без выстрела на земле» Давида Тухманова. Мы ее сделали акапелльно, на три голоса. А со второй я придумал обратный ход. Нигде же не говорилось, что ее непременно петь надо? Можно просто сыграть. И мы из темы «Если бы парни всей земли» соорудили этакий инструментал, диксиленд. Формально все выглядело хорошо. Вот, один раз в жизни мы это и сыграли, перед пустым залом, в котором сидела комиссия из пяти человек.
До второй половины 80-х мы штурмовали ту же «Мелодию» многократно, и регулярно собирались такие вот комиссии и гигантские худсоветы, во главе с Таривердиевым и прочими и все нам рубили. Заседали-то в них те самые члены Союза композиторов, которые в ужасе понимали,
С Микаэлом Таривердиевым тебе не довелось откровенно пообщаться уже в постсоветское время?
А зачем? Мы всегда общались с Саульским и Якушенко, царство им Небесное, которые, как я говорил, воспринимали нас лояльно. Саульский был просто хороший мужик, ну и, наверное, играло роль то, что сын его когда-то выступал с нами. А Якушенко слыл продвинутым композитором, поддерживающим все передовое, но, тем не менее, он не забывал иногда нас попросить спеть и записать какую-нибудь его песенку. После всего хорошего, что он для нас делал, мы не могли ему отказать. Исполнили, например, его чудовищную вещь «Багги», блядь, страшно вспомнить…
В 80-х нам так же изредка помогала не согласованность различных ведомств. У кино был свой начальник, у радио – свой, у пластинок – свой. Они между собой не очень обменивались информацией. И из-за этого происходили забавные ситуации. Допустим, полноценный диск впрямую на «Мелодии» мы в очередной раз пробить не можем, но тут объявляют, что фильм «Душа» по зрительским сборам в Союзе попал в число рекордсменов и журнал «Кругозор» выпускает нашу гибкую пластиночку «За тех, кто в море». На «Мелодии» смотрят, ага, прецедент есть. И тут же допечатывают этих мягких пластиночек «За тех, кто море» миллионов сорок!
Сей яркий и полезный для «Машины» факт – из первой половины 80-х. Во второй же половине этого десятилетия группа, на мой взгляд, оказалась в замысловатом положении. Одни из пионеров и почти уже легенды отечественного рок-н-ролла, посреди горбачевской «оттепели», продолжали зачем-то цепляться за чуждую им, вроде бы, уходящую натуру. Что этот уничижительный экзамен в «Гнесинке» у советских композиторов, что сохранение верности эстрадному Росконцерту, когда вокруг уже во всю гремели знаковые рок-фестивали (Питер, Подольск, Черноголовка…), устраивались рок-елки, рок-панорамы, выглядели откровенным атавизмом…
Андрей Макаревич
А нас туда, на эти рок-фестивали, не очень звали. Возникла новая плеяда советских рок-музыкантов, считавших себя альтернативой всему официальному. Они появились, в принципе, чуть раньше прихода к власти Горбачева, но тогда сидели в полной жопе, а тут все эти рок-лаборатории, рок-клубы и подобные организации стали раскручиваться ужасно. Тогда же, в виде «красной волны» это явление двинулось в США и окончательно развеяло иллюзии американцев, относительно того, что есть русская рок-музыка…
Мы никогда, в общем, негативных эмоций по отношению к рок-лабораториям не испытывали. Наоборот, вспоминали свою молодость, начало 70-х, бит-клуб, эту псевдо-комсомольско-гэбэшную, но единственную структуру, под опекой которой можно было хотя бы друг друга слушать и играть без опасности, что тебя повяжут. Мы туда рвались, и нас не сразу приняли…
А у этих молодых людей середины 80-х, в массе своей, возникла уже какая-то зависть по отношению к нам, которая очень подстегивалась самиздатовскими и перестроечными журналистами. Мол, эти вот ребята из клубов и лабораторий, настоящие, истинные рокеры, а «Машина» и ей подобные – продавшиеся. Непонятно, правда, кому и за что? Помнишь историю, как от московской рок-лаборатории было написано письмо в ЦК партии? Типа, мы, молодые, прогрессивные энтузиасты рок-движения, просим отобрать аппаратуру у толстых, зажравшихся, вроде Стаса Намина и «Машины Времени», и отдать нам. То есть, люди дошли просто до элементарного «стука». И, ведь, в числе прочих, это было подписано Темой Троицким, Сашей Липницким. Я тебе хочу сказать, что мы таких вещей никогда не делали.