Зауряд-полк (Преображение России - 8)
Шрифт:
Черокова он видел всего только раз, когда принимал посты на железной дороге, так как посты эти каким-то образом были в ведении жандармской власти и дежурный по вокзалу жандарм обыкновенно добывал ему дрезину для объезда постов и рабочих, чтобы вертеть дрезину.
Вечером Ливенцев поехал на вокзал, где старый вахмистр Гончаренко, по своей представительности годившийся в генерал-губернаторы, нагнувшись к нему, сказал ему тихо и таинственно:
– Дня через два ожидаем его величество.
– Вот как!
– очень удивился Ливенцев.
–
– То есть, где же это нигде?
– осведомился Гончаренко.
– Да вот я был сегодня в штабе дружины и в штабе бригады - нигде ничего не слыхал.
Жандарм стал совсем таинственным и сказал почти шепотом:
– Секретная депеша, только в обед получена.
– Ну, у меня на постах все в порядке. А завтра поеду - кормовые деньги раздам.
– Завтра я распоряжусь, значит, насчет дрезины... А ко скольким часам дрезину заказать?
– Часам так к одиннадцати, я думаю.
– Слушаю, - сказал Гончаренко.
– А теперь пойдемте, я вас проведу к начальнику.
И когда шел за огромным вахмистром Ливенцев по плохо замощенному вокзальному двору к двухэтажному дому жандармского управления, он смутно представлял себе Черокова, как человека незначительной внешности, но с какими-то странными, аспидно-сине-молочными, холодными и совершенно неподвижными, как у амфибии, глазами. Конечно, покушений на железной дороге ждали не от внешних врагов, а от внутренних, почему и ведал постами начальник жандармского управления.
В кабинете Черокова горела электрическая лампочка, но окна были наглухо, как везде в Севастополе, задернуты черными занавесками. В такой обстановке аспидно-сине-молочные глаза его стали еще более загадочны, и когда вошел сопровождаемый вахмистром Ливенцев, Чероков, подавая ему руку, так долго и пристально и совершенно не мигая глядел на него, что Ливенцеву стало не по себе и он передернул плечами.
Наконец, тихо, но отчетливо сказал Чероков, когда Гончаренко вышел:
– Его величество ожидается здесь на днях, но сегодня пока никому не говорите об этом.
Он помолчал немного и добавил уже более громко:
– Скажите, за всех людей ваших вы можете поручиться?
– Гм... Безусловно за всех, - уверенно сказал Ливенцев.
– Но ведь вы... Вам хорошо известно, что заводских рабочих между ними нет?
Ливенцев вспомнил, что говорилось что-то о заводских рабочих, когда Урфалов отбирал на посты людей, и сказал:
– Выбирали исключительно сельчан.
– Угу... Сельчан...
Неподвижные глаза Черокова не выдавали ни малейшей работы его мозга, и Ливенцев не мог уловить, когда появилось в нем соображение о немцах-колонистах, но он сказал вдруг:
– Немцы-колонисты ведь тоже сельчане, а у вас они в ротах имеются.
– И на постах есть немцы-колонисты, - сказал Ливенцев, вспоминая, что пост на одном из мостов подобрался исключительно из немцев.
– Ка-ак?! Есть? На постах?..
Глаза
– Каким же это образом?.. И много их?
– Один пост.
– Це-лый по-ст? Исключительно из немцев?
Чероков даже хлопнул по столу руками.
– Да, целый пост: восемь человек.
– Как же это вы мне ничего об этом не донесли?
– Да ведь это не Вильгельмовы немцы, - улыбнулся его тревоге Ливенцев, - это самые лояльные, наши немцы. Тем более что они не полковники, не генералы, не адмиралы...
– А вы почем знаете, что они лояльные, эти ваши немцы? Нет, уж пожалуйста, ни за кого не ручайтесь! Скажите, чтобы завтра же их в роту, а на их место - русских. Чтобы ни одного немца и ни одного заводского рабочего не было на охране пути! Непременно!
– Заводские рабочие у нас в роте ведь только старые, свыше сорока лет...
– сказал Ливенцев.
– Все равно! Чтобы никаких не было! А главное - немцев!
– Хорошо. Завтра же немцев заменят другими: людей хватит.
– Непременно!.. Потом вот что...
– И долго и так же неподвижно глядел Чероков, пока заговорил связно: - Порядок охраны пути будет таков, что ваши люди поедут на другие посты вдоль пути, перед туннелями, по направлению к Бахчисараю, а на туннели мы других поставим. Так вот, вы своим людям внушите, как они должны стоять на охране пути при следовании его величества: лицом в поле, и чести не отдавать, потому что их обязанность зорко смотреть за местностью и никого к пути не подпускать, а в случае чего подозрительного...
Так как Чероков остановился тут, то Ливенцев за него докончил:
– Открывать огонь?
– Разумеется, если только кто-нибудь будет не слушаться окриков и подходить к пути с явными намерениями...
Ливенцев не понял, что это за явные намерения, но сказал:
– Понимаю. Думаю, что люди наши свои обязанности твердо знают.
Странные глаза Черокова все-таки стремились вползти к нему в душу, должно быть, чтобы обнаружить, не слишком ли он легкомыслен, и прицелившаяся неподвижность этих сине-аспидных глаз начала уже надоедать Ливенцеву, почему он поднялся, откланялся Черокову, еще раз сказал, что немцев заменит русскими и обязанности часовых им всем напомнит, и вышел.
Спал в эту ночь он скверно, снились какие-то сумбурные сны. Особенно назойлив был во сне какой-то, весь с ног до головы покрытый устричными раковинами человек, который неторопливо совался всюду.
– Что ты вообще за черт такой?
– спрашивал его будто бы он, Ливенцев, а устричный этот отвечал беспечно:
– Я-то?.. Обыкновенно, я - настоящий русский человек, а то кто же!..
VII
Утром Марья Тимофеевна передала ему бумажку, присланную адъютантом, и в бумажке этой были слова: "Непременно к 9 часам утра явиться в штаб дружины".