Зауряд-полк (Преображение России - 8)
Шрифт:
Приглядываясь к этим веткам, сказал Ливенцев стоявшему около начальнику дистанции с тою наивностью, которая его отличала:
– Порядочно все-таки кипарисов оболванили для этой арки!
Несколько удивленно поглядел на него чернобородый начальник дистанции и, подумав, отозвался знающе:
– Да ведь государь всей этой пышности и не любит.
"Пышности", впрочем, только и было, что эта арка.
Часто все, ожидавшие на перроне, забегали в буфет выпить стакан горячего чаю. Тут был и комендант крепости генерал Ананьин, старец довольно древний, в свое время получивший высочайшую благодарность за отбитие нападения турецкой эскадры и даже какой-то орден высоких степеней. Вид у старичка был необычайно мирный: верх фуражки от ветра встопорщился горбом, голова наклонилась вперед и повисла как-то между искусственно взбитых плеч, красные глаза слезились, и он то и дело сморкался: можно было подумать, глядя издали, что он безутешно плакал.
Чероков, вглядевшись пристальными своими, даже и здесь, на холодном ветру, не мигающими глазами в очень знакомые ему линии и пятна путей, первый заметил подходящий поезд, и все подтянулись, и генерал Ананьин высморкался старательно, в несколько обдуманных приемов, потом вытер глаза и спрятал платок, который держал в руках все время.
Поезд в несколько синих вагонов подошел тихо, без свистков и гудков, но был это только свитский поезд, из которого вышел в некотором роде жертвовавший собою в случае злостной неисправности путей великий князь Петр Николаевич, длинный и тонкий, как хлыст, с лошадиным лицом, в серой, обычного солдатского сукна, шинели и фуражке защитного цвета.
Здороваясь с Ананьиным и другими генералами и адмиралами, он сказал негромко:
– Поезд его величества - через четверть часа, господа.
Чероков обратился к Ливенцеву торжественно и таинственно:
– Вот теперь смотрите в оба! Главное - около самого входа на вокзал. Там, конечно, есть жандармы, но... я вам говорил: чем больше глаз, тем лучше.
И Ливенцев пошел к подъезду, около которого собралась уже, правда, не очень большая, толпа "проверенных людей", окруженная цепью царских егерей и жандармов.
И как раз, только он подошел к толпе, он оказался необходимо нужен: два молодых, то есть самого опасного возраста, офицера 514-й дружины в караульной форме пытались пробиться на другую сторону вокзала, и знакомый Ливенцеву жандарм показывал им на него рукою.
– Что такое?
– спросил Ливенцев.
– Безобразие! Нам надо в караул на главную гауптвахту, а нас задержали, - отчетливо ответил бравого вида поручик.
– Вы из какой же части?
– спросил, настораживаясь против своей воли, Ливенцев.
– Вот у нас есть на погонах, какой мы части, - нагнул голову к левому своему погону прапорщик.
– Гм... Я вам, конечно, верю, господа... но видите ли, такое дело: почему вам нужно непременно через вокзал?
– Потому что уже поздно, а здесь короче!
– раздраженно ответил поручик.
– Вы - рунд?
– Нет, я - командир роты, и потому я дежурный по караулам, а это рунд... Не задерживайте, пожалуйста, иначе вы ответите!
– Очень грозно!
– улыбнулся Ливенцев.
– Перед кем это я отвечу?.. Если бы я вас когда-нибудь видел раньше, а то никогда не приходилось... Впрочем, вот что: можете идти.
Он подозвал к себе тут же знакомого жандарма и сказал:
– Они в караул, пусть идут, конечно, только надо последить, куда они пойдут.
– Слушаю, - понятливо кивнул жандарм, отходя.
Ливенцев думал, что этим все и кончится, но подошел совершенно возмущенный артиллерист-подпоручик с самым молодым, первокурсно-студенческим лицом и начал сразу:
– Черт знает что, прапорщик! Не пропускают к жене!
– К какой жене? Где у вас тут жена?
– очень удивился и насторожился Ливенцев.
– Здесь жена, в железнодорожной больнице...
– Гм... Вот поди же! Почему же она очутилась здесь?
– пристально, как Чероков, начал вглядываться в подпоручика Ливенцев.
– Очень просто - как! Ехала ко мне и родила в поезде. Ночью было это... Вот почему очутилась.
– А вы как узнали об этом?
– совершенно убеждаясь, что перед ним злоумышленник, плохо умеющий врать, поспешил спросить Ливенцев.
– Получил бумажку из больницы, - как узнал! Вот бумажка!
Подпоручик вынул из бокового кармана шинели измятую бумажку со штемпелем железнодорожной больницы: подпоручик крепостной артиллерии Ломакин извещался, что жена его, только что родившая в поезде, находится в больнице.
– Все правильно, - сказал решительно Ливенцев, - но на вокзальную территорию я вас во время приезда царя пропустить не могу.
– Как так не пропустите?
– вскинулся подпоручик.
– А если она сейчас вот... там... умирает?!
– От какой причины? Что вы! Успокойтесь и станьте со мною рядом. Сейчас проедет царь, и вы пойдете...
– Это черт знает что!
– горячился артиллерист.
– Нет, это только порядок, не нами с вами заведенный.
У вокзала стояли уже автомобили, приготовленные для царя и свиты.
Машины были новенькие, военного ведомства, и, глядя на эти машины и представляя, как будет под "ура" толпы садиться в одну из них царь, Ливенцев совершенно непроизвольно на глазомер определял расстояние до них, чтобы сообразить, действителен ли будет выстрел этого сомнительного подпоручика, если он начнет палить из браунинга. Выстрел, а не выстрелы, потому что двух выстрелов он не успеет сделать, - его схватят. А предполагаемый цареубийца ворчал около:
– Черт знает что! Возмутительно!.. Да, наконец, какое вы право имеете мне не верить и меня не пропускать?
– Вполне верю, - отвечал не совсем правдиво Ливенцев.
– Но никаких посторонних людей, кроме высшего генералитета, на вокзальной территории сейчас быть не должно, - поняли? Таков приказ коменданта крепости, который как раз там.
– Генерал Ананьин там?
– настолько оживленно спросил артиллерист, что Ливенцев подумал, не хочет ли он укокошить Ананьина, а не царя, и вполне искренне ответил ему:
– Ведь вы же знали, что приезжает царь, и что бы уж вам подождать сюда приходить до его приезда!