Зауряд-полк (Преображение России - 8)
Шрифт:
– Вот как! Телефоном посты мои связаны будут? Это чудесно!
– Да нет же, что вы - телефоны! Не телефоны совсем, постойте!.. Вам еще что-то такое...
– Если что-нибудь ужасное - забудьте, пожалуйста, - посоветовал, улыбнувшись, Ливенцев.
– Я и так забыл... Гм... Ну, идите в канцелярию, там вам скажут. А я уж к жене... Она ведь ненадолго приехала. Скоро опять ей, бедной, ехать в вагоне... До свиданья!
Ливенцев пошел, думая, что еще такое новое могло ожидать его в штабе дружины, когда услышал сзади себя:
– Эй! Красавец!.. Стойте-ка!
Оглянулся. Полетика, приставив руки рупором ко рту, кричал:
– Вспомнил я! Деньги вам добавочные кормовые получать! Там, у заведующего хозяйством! Для нижних чинов!
– Понял!
– крикнул в ответ Ливенцев, взял под козырек и пошел туда, где уж ничего загадочного не было: ни командировки, ни телефона, ни чего-нибудь такого еще, но неприятно было, что деньги получать почему-то не у казначея, а у самого Генкеля.
Впрочем, он думал, что это только такой оборот речи: говорится - "у заведующего хозяйством", а получается - "у казначея".
Зауряд-чиновник из мариупольских греков Аврамиди, прозванный Ливенцевым за огромный нос зауряд-Багратионом, был всегда почтителен к офицерам и точен в своих расчетах. У него была особенность: он говорил очень тихо, "по секрету", и совершенно без нажимов на то или иное слово. Лицо у него было белое, сытое, но черные маслины-глаза глядели всегда грустно, отчего печальным казался даже и его не по лицу дюжий нос. И даже совсем новенькие кредитки как-то очень печально, как осенние листья осин, шелестели под его белыми пальцами. Так же шелестели они и теперь, когда он отсчитывал их Ливенцеву как основные кормовые деньги, но насчет добавочных он сказал по-своему монотонно и тихо:
– Мне ничего не известно. Никаких приказов по поводу этого я не получал.
– А может, командир наш, по обыкновению, что-то такое напутал? спросил Ливенцев.
Аврамиди развел политично-неопределенно руками и вздохнул протяжно одним только носом, похожим на хобот тапира. Но писарь-"приказист" Гладышев, с лунообразным веселым лицом, подойдя к ним, сказал:
– При мне было. Заведующий хозяйством сам говорил: "Надо выдать добавочные кормовые тем, которые на железной дороге".
– Ну вот, так мне и командир сказал... А заведующий хозяйством здесь? спросил Ливенцев.
Гладышев только что успел сказать: "Так точно, здесь", - как из кабинета командира вышел с какими-то бумагами сам Генкель.
– Господин подполковник! Командир дружины послал меня к вам получить от вас добавочные кормовые деньги для людей на постах, - брезгливо, однако без запинки сказал ему, подойдя, Ливенцев.
– Здравствуйте!
– протянул ему руку Генкель.
Ливенцев удивленно глянул на эту мясистую руку, еще удивленнее - на самого Генкеля и продолжал:
– Так вот, эти добавочные кормовые деньги я и прошу мне выдать.
– Здравствуйте!
– повысил голос и сильно покраснел Генкель, поднимая выше, делая заметнее для Ливенцева свою тяжелую руку.
И Ливенцев быстро спрятал свою правую руку за спину и сказал, точно не слышал:
– Сколько именно этих кормовых денег приходится на каждого нижнего чина - этого мне не передавал командир дружины...
– Здравствуйте же!
– закричал Генкель, совершенно багровея и поднося руку к самому почти лицу Ливенцева, так что, отступая на шаг, прапорщик сказал подполковнику:
– Я пришел к вам по делу службы, насчет кормовых денег, но подавать вам руку я не же-ла-ю!
Человек пятнадцать писарей было в это время в канцелярии, кроме казначея Аврамиди, и как-то случилось так, что они не сидели уж на своих местах, а стояли, пораженно следя за бурной сценой, так неожиданно разыгравшейся перед ними.
– А-а! Вы не желаете! Хорошо! Вы арестованы!
– совершенно вне себя кричал Генкель.
– Аресто-вать меня не имеете вы права!
– крикнул, начиная уже тоже дрожать от волнения, Ливенцев.
– Нет-с! Имею! Имею право! Имею... И вы... вы арестованы!
– кричал Генкель, задыхаясь.
– Только командир дружины имеет такое право, а не вы!
– кричал Ливенцев.
– Я заменяю командира дружины в его отсутствии! Я!.. Вы арестованы! Ни с места!
И, крича это, Генкель метался по канцелярии, с бумагами в левой руке, как-то полусогнувшись и растопыря зад. Ливенцев, следя за ним, прежде всего был удивлен тем, что он мечется так совершенно впустую, непостижимо зачем, поэтому он ничего не отвечал уже Генкелю; казалось ему, что этого багрового сейчас вот разобьет паралич, и он уже начал заранее обвинять себя в его преждевременной смерти, но Генкель закричал вдруг писарям:
– Шашку мою сюда!
Этот грозный окрик заставил Ливенцева положить руку на эфес своей шашки и приготовиться мгновенно выхватить ее из ножен в случае нападения.
Писаря шумно кинулись вперебой снимать с вешалки шашку Генкеля и помогать ему подсовывать под погон и застегивать ремни портупеи, а Генкель кричал так же неистово-командно:
– Шинель!
Ливенцев стоял и смотрел, теперь уж совершенно не понимая, что намерен предпринять Генкель.
– Фу-раж-ку!
– прохрипел тот, когда помогли ему писаря натянуть шинель.
И, укрепив фуражку на голубой голове, обернулся он к Ливенцеву:
– Теперь пойдемте!
– Ку-да это "пойдемте"?
– очень удивился Ливенцев.
– Куда? Вы хотите знать, куда?.. К командиру бригады!
– Зачем это к командиру бригады?
– Зачем?.. Затем, чтобы он вам объяснил... внушил вам!.. Извольте идти со мной! Вы арестованы!
– Я нисколько не арестован! Вы мне не начальник, чтобы меня арестовать! И порете вы ерунду и чушь!
– закричал Ливенцев.
– Но к командиру бригады я все-таки пойду, чтобы спросить его наконец, знает ли он, что вы из себя представляете!