Зауряд-полк (Преображение России - 8)

Сергеев-Ценский Сергей Николаевич

– Как не понять? И шестьдесят тысяч, и ничем не рискует, и на убой не пошлют, - досказал за него Ливенцев и на момент представил себе сотни тысяч Урфаловых, и ротмистров Лихачевых, и подполковников Генкелей, и генералов Басниных, и адмиралов Маниковских и увидел: вот она для кого - война!

А Урфалов продолжал думать вслух, сколько именно мог нажить, кроме жалованья, адмирал Маниковский:

– Пустяки я вам сказал, изволите видеть! Тридцать пять тысяч - да это что же такое? Да в японскую войну, когда я в обозе служил поручиком, у нас простой капитан пехотный

в Россию своей невесте из Маньчжурии по две, по три тысячи в месяц переводил, и восемь месяцев он так делал, пока, наконец, дураку не написали: "Кому, дурак, посылаешь? Она уж давно с другим любовь крутит, и не венчается если, то потому только и не венчается с ним, что фамилию свою на его менять боится: как тогда ей деньги твои получать?" Стало быть, выходит, что простой капитан за год мог тридцать пять тысяч нажить! Да на чем нажить? На полковом обозе! А тут целый порт для всего флота!.. Нет, нет, тут не тридцатью пятью тысячами пахнет!

И Урфалов поглядел на Ливенцева так многозначительно, что тот поспешил с ним проститься.

Как-то вечером зашел неожиданно к Ливенцеву мрачный поручик Миткалев, очень удивив его этим: никогда не заходил раньше.

Войдя, он прогудел басом:

– Вот вы где живете!.. Что ж, берлога сносная... А я иду мимо, вспомнил: здесь где-то наш прапор живет... Вот и зашел.

Ливенцев смотрел на него вопросительно. В его комнате было всего два стула, и оба они стояли возле стола, причем на одном из них, как и на столе, в беспорядке навалены были книги, журналы, газеты.

– Читаете все?
– кивнул на эту груду книг и журналов Миткалев.

– Д-да, есть у меня такая привычка скверная, - улыбнулся Ливенцев, очищая стул и усаживая гостя.
– А вы спрашиваете об этом так, как будто никогда сами и не читаете.

На это мрачно и свысока отозвался Миткалев:

– Зачем мне читать? Что я - гимназист, что ли?

И отодвинул презрительно подальше от себя книги, какие пришлись на столе прямо перед ним.

– Будто бы только одним гимназистам полагается читать книги!

– А на черта они кому еще?.. Экзамен по ним сдавать или как?

Миткалев помолчал немного и добавил, смягчив бурчащий голос:

– Денщик ваш знает, где смородинной воды достать?

– Смородинной?.. Вы что, пить хотите? Простой воды стакан я вам могу дать, конечно, а смородинной...

– Что вы, как младенец все равно!
– криво усмехнулся Миткалев.
– Не знаете, что так в ресторанах водку зовут? Ее в таких бутылках от фруктовой воды и подают, а иначе - протокол!

– А-а, вон что!.. Нет, денщика у меня вообще никакого нет.

– Ка-ак так нет?
– очень удивился Миткалев.
– А что же вы - девку, что ли, держите?

– У хозяйки моей есть женщина-помощница... Только насчет вашей смородинной она едва ли знает, и лучше ее этим поручением не беспокоить, сказал Ливенцев, думая, что после такого его ответа Миткалев скоро уйдет.

Но он только насупился, тяжко задышал и забарабанил пальцами по столу, грязными пальцами с необрезанными черными ногтями.

– Та-ак-с!
– сказал

он наконец, отбарабанив.
– Ну, может, дадите рублишек двадцать до жалованья... а то, понимаете, у меня все вышли...

– Недавно послал матери, - твердо сказал Ливенцев, - и теперь сам лишь бы дотянуть как-нибудь до получки.

Миткалев мрачно-весело подмигнул.

– Гм... Рассказывайте! Богатый человек, а для товарища каких-то там двадцать рублей жалеет. Не ожидал!

– Вот тебе раз! Богатый?.. Какой же я богатый?
– удивился Ливенцев.

– Однако все говорят, что богатый... А иначе зачем бы вы адъютантство Татаринову-зауряду уступили?.. А он, зауряд, теперь куда больше вас получает!

– И пусть его получает, он человек семейный, - попробовал сослаться на понятное для него Ливенцев, но Миткалев пробасил:

– Я тоже семейный...

– Что ж, если вы считаете себя более достойным, чем Татаринов, предложите Полетике, - может, он вас возьмет в адъютанты.

– Я, может, еще и ротного командира опять дождусь, чего мне в адъютанты лезть?.. Поменяйтесь вы со мною, вот это так!

– В каком смысле именно?

– В таком... Вы идите в субалтерны к Эльшу, а я - на ваше место, на посты. А то выходит, если хотите знать, неловко даже с вашей стороны: вы все-таки считаетесь ниже меня на два чина и у меня же субалтерном сначала были, а права у вас теперь, как у ротного командира, а мне вместе с заурядами приходится по дружине дежурить.

– Ну, хорошо... Что же вам мешает сказать все это Полетике?

– Как же что? Надо, чтобы вы раньше сказали Эльшу.

– Ни малейшего желания я не имею идти к Эльшу. И зачем мне подобную чепуху говорить?
– улыбнулся Ливенцев.

– То-то и есть! А это - совсем не по-товарищески, должен я вам сказать.

И Миткалев поглядел на него уже не мрачно, а зло.

– А что же именно не по-товарищески?
– ожидая, что он встанет, наконец, и уйдет все-таки, спросил Ливенцев.

– Раз вы видите, что товарищ нуждается, а вам, как состоятельному человеку, все равно, что, например, на довольствии нижних чинов сэкономить в свою пользу можно, то вы бы ему уступить должны, - наставительно пробубнил Миткалев.

– А-а! Так вот в чем дело! То есть, говоря проще, привлекают вас деньги, какие я получаю для раздачи на посты? Так бы вы и сказали сразу! А то я уж подумал было, что вы о пользе службы радеете.

– Так что же - будем, что ли, меняться?

– Нет, считаю для себя это неудобным, - сказал Ливенцев, подымаясь.

– То-то и есть, - усмехнулся зло Миткалев.
– А думаете небось, что вы не такой, как все... Ну, тогда дайте хоть десять рублей...

– Не найдется у меня и десяти рублей, - твердо сказал Ливенцев.

Но Миткалев все-таки не ушел и после такого ответа; он спросил хотя и искательно, но по-прежнему басом:

– Десяти не найдется, - ну, а пять?

Ливенцев молча вынул пятирублевую бумажку и подал ему. Так же молча взял ее Миткалев, небрежно сунул в карман шинели (он не раздевался) и вышел из комнаты.