Зауряд-полк (Преображение России - 8)

Сергеев-Ценский Сергей Николаевич

– Вы там, стало быть, не ночевали на гауптвахте?
– спросил Полетика.

– Нет, не то что не ночевал, - угрюмо ответил Эльш, - а... не все время там я был, не всю ночь...

– Ну, вот видите! Вот потому, что вы там не ночевали, все и случилось.

– Я там был, то есть в караульном помещении, не все время, так как ходил проверять посты, - поднял было угловатую голову с двумя дикими вихрами жестких пепельных волос Эльш.

– Там, кажется, поблизости где-то от гауптвахты бывшая квартира полковника Эльша, - сказал и вздохнул как-то игриво Генкель.

Ливенцев пригляделся к нему и к Эльшу и понял, что щекотливый вопрос о поручике Миткалеве

есть в то же время вопрос и об его ротном командире Эльше, а Полетика сделал вдруг вполне осмысленное лицо, какого как-то не приходилось у него видеть раньше Ливенцеву, и спросил брезгливо:

– Да вы с рапортом о сдаче караулов у коменданта города были?

– Был, а как же! Разумеется, был, - поспешно ответил Эльш.

– А при самой сдаче караулов были?

Эльш помедлил ответом, будто припоминая, был или не был он при сдаче караулов, и, наконец, сказал:

– Вместе с новым дежурным по караулам мы и поехали к коменданту с рапортом.

– А он, этот новый дежурный, ничего вам не сказал о деньгах арестованных, какие пропали?

– Если бы он сказал, то... Однако я ничего от него не слышал.

– Черт возьми, а!.. Да вы что в самом деле? Да разве так можно нести караульную службу, как вы ее там несете?.. Хорошо, хорошо, господа! Я теперь сам буду проверять дежурных по караулам!.. Вы там что такое записали, прапорщик? Ничего не пишите!.. Вот вы, Урфалов, - капитан! Вот вы скажите, как...

Ливенцев начал следить за капитаном Урфаловым, медленным, восточного склада старым человеком, который, что бы ни говорил, начинал неизменно со слов: "Изволите видеть".

– Изволите видеть, господин полковник, - начал обстоятельно Урфалов, двенадцать рублей - деньги, конечно, небольшие, и всякий другой заведующий хозяйством, если бы такую записку он получил, он бы, чтобы разговоров лишних не было, взял бы даже из своего кармана, тут же отослал бы их этому самому... Шельминзеру в конвертике, в закрытом-запечатанном, а с него бы расписочку взял, что получил, и тоже бы в конвертике, - вот и все дело! И потом уж мог бы поговорить с этим, Миткалевым, да не при людях, конечно, поговорить, а с глазу на глаз: "Так и так, мол, - заплатил свои деньги, при вашем дежурстве пропавшие, должны вы мне их вернуть, потому что за всех ротозеев если я буду платить, жалованья моего не хватит!" Вот бы и все! А не то чтобы раззванивать и всех людей булгачить. Нехорошо это!

Он был всегда очень серьезен, этот Урфалов, и какой бы заведомо смешной анекдот ни вздумал рассказывать, получалось обстоятельно, весьма детально, вполне обоснованно, только ни капли не смешно.

– Так что же все-таки, а?.. Может быть, кто-нибудь понял, только я не понял... Украл или не украл?
– недоумевал после его рассуждений Полетика и поднял шерстистые брови.

– Изволите видеть, я уж докладывал: офицер может, конечно, сделать упущение какое-нибудь по службе; упущение, так это и называется. А что это значит: упущение? Значит это недосмотр, вот что это значит. За всем не всегда усмотришь, вот и недосмотрел поручик Миткалев. Были деньги арестованных? Были, потому что ведь он их принимал, расписался, - это все по форме. А вот как они исчезли - недосмотрел...

– Хорошо. Значит, по-вашему - недосмотр?
– перебил его Полетика и кивнул Татаринову: - Запишите! Недосмотр... Ну, а теперь вы, подполковник... э-э... Пернатов.

Может быть, Пернатый таил небольшую обиду на Полетику за то, что он оборвал уж его однажды, только он с усилием раза два шевельнул губами, глядя не на него, а на адъютанта, прежде чем начал:

–

Говорится: полк - одна семья, а в семье, господа, говорится, не без урода. Бывает иногда - урод! Однако, господа, его ведь не убивают. Если он, скажем, глухой и немой, и тогда его все-таки азбуке учат. А так, ни с того ни с сего вдруг кричать: "Разбой!" - и чтоб непременно вешать, - этого в семье не принято делать, господа. А может, поручик Миткалев просто человек больной? Хороший человек, господа, а вот - больной, что поделаешь? Тогда ведь у нас врачи есть: старший врач Моняков, младший врач Адриянов, вот к ним его и адресовать, - что они скажут. Может, его в какой-нибудь госпиталь лечить отправят, и тогда он нам спасибо всем скажет, что мы об нем позаботились, а не то чтобы по голове его колотить из-за двенадцати рублей пропавших! Вот мое мнение, господин полковник!

Он сказал это с большим выражением, но Полетика поморщился и поглядел на Татаринова:

– Как же вы это запишете? Что он такое сказал? Украдены эти деньги там или...

Татаринов вопросительно посмотрел на Пернатого, но тот ответил решительно:

– О краже я не говорил, нет! Чтобы украл поручик Миткалев - этой мысли не допускаю!

При таком ясном ответе повеселел Полетика, сказал Татаринову:

– Вот и запишите!
– и кивнул головою в сторону Ливенцева: - Теперь вы, прапорщик!

Ливенцев мало приглядывался к поручику Миткалеву. Раза два он пробовал с ним разговориться, но Миткалев, пытавшийся говорить басом, занимался только тщательным вычислением того, что может произойти, если он перевезет свою жену с какими-то еще родственниками из Мелитополя в Севастополь, в котором одни продукты, правда, дешевле, другие, напротив, дороже, чем в Мелитополе, и кто тогда будет получать его земский оклад, если сюда переедет жена, и нужна ли тут, в Севастополе, жена, когда тут целые табуны девок? Не все ли равно это будет, что, например, ехать в Тулу со своим самоваром?

Поговорив с ним так, Ливенцев решил, что для страхового земского агента, очевидно, больших умственных способностей не требуется, и больше уж не пытался с ним говорить. Но он видел теперь, что обвинение Миткалева в краже или даже во временном присвоении денег арестованных - обвинение, конечно, очень серьезное, и он сказал:

– Я допускаю, что этих двенадцати рублей при сдаче караула не оказалось, но, может быть, Миткалев просто не в состоянии был припомнить и объяснить поручику Шлезингеру, что, например, один из арестованных, которому принадлежали эти небольшие деньги, был освобожден при нем и он же сам возвратил ему его деньги, почему их, вполне естественно, в столе и не оказалось. Разве не могло быть именно так? По-видимому, поручик Шлезингер обратился с запиской к подполковнику Генкелю в силу личного с ним знакомства, но я не думаю, конечно, чтобы он предвидел именно такой оборот дела, что вопрос будет обсуждаться в обществе офицеров дружины. Окажется, может быть, что он необдуманно это сделал, погорячился...

– Постойте! Вы что-то такое вполне правильно, прапорщик!.. А вдруг этот самый... как его?.. вдруг он там ошибся, а не этот... не наш поручик! облегченно взмахнул обеими руками Полетика.
– Вот именно! И сейчас мы сделаем так... командируем адъютанта на главную гауптвахту к этому самому... ну черт!.. и пусть хорошенько поищет деньги эти. Потому что если наш поручик пьян напился, то мы его за это вообще взгреем, а уж если деньги арестованных украл - это уж... это, знаете, дело совсем паскудное, и за это судить уж не мы его будем!
– И он развел руками и подал бороду вперед.