Завещание предков
Шрифт:
Батый долго смотрел на меня, наконец, двинув чуть вперед коня, впервые сказал громко:
— Би холдуулах чи. Бид мєн цуглах, миний дайсан
И я понял его, повторив про себя — конечно, встретимся. А хан развернулся и ускакал прочь. Вслед за ним двинулась его свита, затем, обтекая меня на почтительном расстоянии, ушла ханская гвардия.
Я озирался, не понимая — что происходит? Монголы уходили, игнорируя меня и оставшихся на холме русских ратников. Ну да, как в истории и писано, то есть в сказании о Ефпатии. Пожав плечами, повернул коня и медленно поехал
На середине холма меня нагнал глашатай.
— Урус, вот возьми. С этим вас не тронут. — И сунул что-то в руку. Глянул и усмехнулся — на руке лежала деревяная пайцза. Такая же, как мы сорвали с шеи Кутерьмы.
— Уй-ча!
Монгол опустил копьё и начал разгоняться. Я толкнул бока коня каблуками и поскакал навстречу. Щит наискось, рогатину на врага.
Удар!
В последний момент успеваю отбросить вражеское копьё в сторону, но всё равно щит от удара, трещит, а ратовище, ударив во вражеский щит, с силой отдаёт в руку. Еле удержавшись в седле, осаживаю и разворачиваю коня, отбрасывая разбитый щит в сторону. Вижу, что степняк повернулся и тоже стряхнул остатки своего щита с руки. Это радует, хоть будут равные шансы. А монгол поднимает копьё и орёт:
— Уй-ча!
Наклонив копьё, поганый опять атакует. Дал коню по бокам, разгоняясь, левой рукой рванул саблю и наклонился вперёд, держа клинок перед собой.
С силой выбрасываю рогатину вперёд, целя степняку в грудь, а саблей подбиваю наконечник его копья вверх. Не успел. Страшный удар вырывает из седла.
У-у-ус-с-с…!
Всё тело сразу отдалось тупой болью. Подтаявший снег смягчает падение и облепляет со всех сторон. Сырость и холод проникает под доспех и приносит облегчение, но ненадолго. Рукой провожу по плечу — монгольское копьё, соскользнув с нагрудника, вспороло кольчугу, и, не достав до тела, прошло вдоль подоспешника. Опять меня спас старый бронежилет, но всё равно плечо превратилось в сплошной синяк. Матерясь от пульсирующей боли и нащупав рукоятку сабли, с трудом поднимаюсь.
А я его всё-таки достал!
Поганый копошился в четырёх метрах. Остриё рогатины вошло в его плечо, сорвав несколько стальных пластин вместе с солидным куском стеганого халата, и вспороло сетку кольчуги.
Ну что же, получается один — один.
Степняк дотянулся до мохнатой шапки, обшитой стальными пластинами и, надев её, смотрит на меня.
— Буол?
Так вот кто преследовал нас?
Монгол щерится и встаёт.
— У тебя хорошая бронь, урус. — Поганый, с саблей в правой руке и с клевцом в левой, замирает в трёх метрах от меня.
— Зато у тебя не очень, Буол. — Покачивая саблей, достаю засапожый нож. От клевца бронь не спасёт, а кроме ножа и сабли у меня ничего нет.
— Это была лучшая цзыньская работа, урус. — Поганый морщится, сжимая клевец в левой руке. На левом плече у него расползается тёмное пятно. Клинком показываю на него.
— И это лучшая работа? — Оказывается, китайцы с древности брак гонят. Буол шагнул вперёд и поднял оружие.
— Ты сильный
— Спешишь, монгол? — Внимательно смотрю за перемещением степняка. Кто его знает? Может он лучший в мире боец. Как-то же он справился с братьями Борзовыми. — У нас говорят — не дели шкуру не убитого медведя. Тем более у меня к тебе тоже счёт имеется.
Перемещаюсь в сторону, держа степняка на расстоянии. Поганый покачивая оружием по-кошачьи перемещается по подтаявшему снегу. Похоже, рана его совсем не беспокоит. Плечо у меня тоже болеть перестало. Делаю ещё один шаг и останавливаюсь. Дальше обрыв и маленькая речка с потемневшим льдом. Внизу темное пятно чистой воды — в этом месте, почему-то льда нет.
— Уй-ча!
Степняк прыгает вперёд, его сабля скрежещет по нагруднику, пусть, главное — клевец. Ловлю его ножом и отвожу в сторону, а саблей рублю наискось. Китайская работа на этот раз не подвела. Халат расползается, открывая ровное кольчужное плетение.
Поганый смотрит на меня и качает головой:
— Хорошая бронь, урус. Цена — твоя жизнь.
— Иди и попробуй взять. — Надо было ниже рубить, халат бы у него в ногах запутался, а сейчас поздно — он быстрым движением сабли отсек мешающий лоскут. Затем он делает пару резких движений. Что-то мелькает, и я успеваю отбить летящие в меня ножи.
Буол качает головой:
— Ты сильный богатур, урус.
— Меня зовут Владимир Велесов, поганый.
Монгол зашипел и шагнул вперёд, сталь в его руках замелькала. Удар справа — спасает бронь, слева и нож улетает, выбитый из руки тяжелым узким топором. Монгол, вдруг, распластался, саблей блокирую клевец, а его клинок сильно бьёт по ноге. Не обращая внимания на боль, пинаю руку с топором — тот улетает в сугроб. Степняк отскакивает, и тут же наносит быстрый удар саблей.
Крак!
Клинки скрещиваются и ломаются. Одновременно отбрасываем обломки и смотрим друг на друга.
— Я сверну тебе шею также легко, как свернул её тому юнцу.
— Попробуй.
Монгол прыгает вперёд.
— Уй-ча!
Вскидываю руки и… просыпаюсь.
Брр. Опять вещий сон?
Костёр горит, отбрасывая свет. Вокруг сидят дремлющие ратники. Горин шевелит угли и подбрасывает дрова.
— Что, Володимир Иванович?
— Сон дурной. — Ёжусь от холода и оглядываюсь. Рядом, укрывшись овчиной, сопит Велесов Борис.
— Как там дед Матвей?
— Рану промыл, моха наложил и подвязал. Что ещё сделаешь? Всё в руках Господа нашего. — Демьян вздохнул. — Ты поспи, Володимир Иванович, я посижу.
— А сам-то что?
— Не спится мне.
Киваю и, устроившись удобнее, опять окунаюсь в дрёму.
Караван из всадников и саней вытянулся на полверсты. Сорок три смертельно усталых ратника верхом и длинный обоз с ранеными и убитыми. Мы забрали всех, не могли оставить своих павших братьев без погребения. Но сил похоронить столько народу не было. После битвы ратники от усталости валились с ног и всю ночь спали, а утром явились поганые.