Заводная обезьяна
Шрифт:
Потеплели радиограммы с базы Гослова, уверенность Арбузова в успехе рейса передалась сначала маленькому начальству, а от него большому – совнархозу, Киеву, Москве.
К середине июля забили наконец средний бездонный твиндек, и все сходились на том, что если и дальше так пойдут дела, то через неделю можно будет поворачивать на север, август встретить в Гибралтаре, а еще через неделю швартоваться к родной стенке. Уж сколько раз, словно наяву, ощущали они этот мягкий толчок о причальные кранцы – старые покрышки, вытертые до корда,- сколько раз их видели во сне…
Однако вдруг опять пошли перебои с рыбой, акустики потеряли косяки, находили маленькие, пуганые, зацепить их было трудно,
Перебои с рыбой дали людям небольшой отдых. Два дня отсыпались напропалую, а потом опять потянулись к книжкам, шахматам, разумеется, забивали "козла", по вечерам в столовой снова начали крутить кино, а ночью на корме под прожектором удили королевскую макрель. И вот тут-то и вспомнил Витя Хват, что через три дня стукнет ему ровно двадцать пять – четверть века, дата серьезная, требующая к себе уважения.
Каюта № 64 заволновалась. Зыбин стал во главе оргкомитета по проведению торжеств. Он потребовал у Хвата список гостей.
Очень нелегко было Хвату составить этот список. Сначала он думал пригласить Ваню Кавуненко, своего бригадира, и Сережку Голубя – как-никак кореш. Но Сашка шепнул ему, что, если явится Голубь, Юрка уйдет обязательно и он, Сашка, тоже уйдет. Драка на баке обсуждалась два дня, и почти все были на стороне Зыбина. Гидроакустику Кадюкову, который дал Голубю ружье, сделали внушение, а с Голубем имел разговор Ваня Кавуненко. Что он ему сказал, никто не знает. Тралмейстер Губарев сообщил, что "беседа прошла в обстановке взаимопонимания", то есть Ваня Сережку не бил. Это точно. После "беседы" Сережка, выражаясь словами деда Резника, "весь ушел а ракушку и втянул рога". Так что и с Ваней Сережке навряд ли будет приятно снова встретиться. Прикинув все это, Хват понял, что Голубя, видно, лучше не звать, хотя и кореш.
– Я так думаю,- сказал он Зыбину,- значит, нас четверо и Ваня…
– И давай Анюту позовем,- предложил Юрка,- для женского общества, а? Все веселей, а?
– Правильно,- сказал Хват,- она жратвы притащит.
Юрка побежал на камбуз к Анюте.
– Значит, так,- сказал тихо, на ухо,- в 18.00. Каюта № 64. День рождения Витьки. Просим не опаздывать.
– Да как же я…- потупилась Анюта.
– Значит, точно в 18.00. Сашка ничего не знает.- Юрка сказал это так доверительно и дружески, что Анюта удивленно вскинула на него глаза.
Из камбуза Юрка прошел в столовую и увидел Фофочку. Наваливаясь животом на липкую клеенку, Фофочка трудился: рождалась очередная "Молния",
– Надо ввести в судовую роль всех БМРТ должность Зевса-громовержца,весело сказал Юрка и ткнул Фофочку в бок, – и вменить ему в обязанности метать "Молнии" в личный состав.
– Отстань, испорчу! – закричал Фофочка.
– Когда Шаляпин приходил к Репину, Репин вот так на "его не орал,наставительно сказал Юрка,- а рисовал, между прочим, не хуже тебя.- Он обнял Фофочку и взглянул через плечо на "Молнию". Это была не "Молния".
"Объявление,- прочел Юрка,- завтра, 1 августа, в 19.00 в столовой состоится общее собрание экипажа. На повестке дня:
1. Итоги промысла. Докладчик: капитан-директор БМРТ "Державин" П. С. Арбузов. 2. Принятие новых соцобязательств. 3. Разное".
– Красота! – сказал весело Зыбин.- Подумать только, лишь сутки отделяют нас от того часа, когда в столовой соберутся посланцы со всех концов нашего необъятного траулера. Как говорится, радостная весть облетела корабль… Ну, ладно, ты давай закругляйся с этой фреской – и айда в каюту. А то гости придут, а хозяев дома нету…
К 18.00 в каюте № 64 был полный ажур.
Все блестело, такая немыслимая была чистота. Барашки иллюминаторов были надраены так, что на них прямо смотреть было больно. На столе, покрытом белой бумагой, стояли шесть тарелок. Для закусок тарелок раздобыть не удалось, и закуски лежали прямо на бумаге, но не навалом, а аккуратно, этакими декоративными кучками: колбаса копченая (из чемодана Фофочки), сыр голландский, жареная макрель и порезанный дольками кусок холодной говядины (Хват принес от Казаева), две луковицы, тоже порезанные кружочками, как лимон, масло (Анюта), хлеб и даже коробка шпрот (Фофочка). Стаканы и вино Зыбин предусмотрительно держал пока в своем шкафчике: всякое могло случиться, набредет начальство, поднимет крик насчет пьянок и аморалок, несовместимых с высоким званием советского моряка. А кому это нужно?
На стенах каюты висели писанные Фофочкой плакаты: "Да здравствует славное 25-летие!", "Быть передовым- это значит быть, как Витя" – и цитата, слегка переиначенная Зыбиным, из Лермонтова:
Полковник наш рожден был Хватом. Слуга – царю, отец – солдатам.
Сам Хват в чистой салатового цвета шелковой рубашке сидел пока один за столом, придирчиво оглядывая все это великолепие и щурясь от удовольствия. Он был доволен достатком на столе, доволен подарками: огромной ракушкой от Зыбина, ножиком о восьми предметах от Фофочки и флаконом "Шипра" от Сашки. Он уже радовался будущей выпивке,- предвкушал богатый и неторопливый ужин, так не похожий на ужины в столовой, когда ты еще чая не допил, а уж гасят свет, уж кричат "пригнись мозгами!" и начинают крутить кино, которое видели сто раз. И плакаты ему нравились, и даже почему-то не раздражало надоевшее покачивание каюты, казалось, будто траулер тихо и задумчиво, вальсировал в океане.
Вокруг стола суетился Зыбин, раскладывал вилки, ножи, резал хлеб. Потом убежал мыться, вернулся розовым и энергичным пуще прежнего, надел свою парадную рубашку, купленную в Рио два года назад, и начал кричать, что все опаздывают и что с такими людьми лучше ничего и не затевать. А Вите было приятно, что Юрка вот так волнуется и принимает все так близко к сердцу.
Наконец явился Фофочка и сказал, что Сашка запоздает, и просил начинать без него. Следом за Фофочкой пришел Ваня Кавуненко, тоже в чистой рубашке и старательно причесанный. Он подарил Вите оранжевую ветку коралла, почти нигде не обломанную, такую невероятно причудливую, что у Зыбина, большого охотника до морских диковинок, слюни потекли. Витя коралл по кругу не пустил, разрешил смотреть только из своих рук. Еще Ваня принес продолговатый сверток, а когда развернул, снова все ахнули: в бумаге оказалась бутылка "Московской особой", сорок градусов, под серебряной шапочкой, со льда, вся запотелая, леший ее задери,- и откуда только такое чудо!
– Аж неудобно,-смущенно сказал Витя, принимая поллитровку, и потупился, будто Ваня преподнес ему перстень с бриллиантом.
Все сели к столу, не из-за нетерпения, а потому, что просто некуда больше было сесть, если не на койки Зыбина и Сашки. Тут в дверь постучали. Зыбин метнулся к водке, и бутылка исчезла у него в руках, как у фокусника.
– Да, да,- сказал Ваня.- Входите…
Вошла Анюта. Все знали Анюту в белом халатике, даже не думали, что она может быть одета во что-то другое, и теперь, когда увидели ее в голубом платье и.без белой косынки, волосы, как лен, как-то кверху зачесаны, так, что видна вся шейка и ушки розовые, такую стройную и ладненькую, тоненькую – загляденье! – ну, просто рты все поразевали, и молчат, и не знают, что и говорить.