Завоевание Англии
Шрифт:
Вильгельм тяжело вздохнул и крепко стиснул зубы.
— Но пошли меня в Рим, — продолжал ученый, — и угрозы Маугера окажутся ложными. Женись тогда на Матильде и смейся над интердиктом твоего дяди-изменника; поверь, папа благословит твое брачное ложе, если я возьмусь за дело. Когда ты убедишься, что я сдержал свое слово, то не награждай меня повышением сана, а способствуй умножению полезных книг, учреждай больше школ и позволь мне, твоему слуге, основать царство науки так же, как ты положишь основание царству непобедимых воинов.
Герцог, вне себя от восхищения, вскочил, крепко сжал ученого
— Ланфранк! — воскликнул он. — Знай, что я буду всегда любить тебя, буду всегда благодарен тебе, если б даже твое прекрасное намерение не удалось!.. Слушая тебя, я невольно краснею, припоминая, с какой гордостью я хвастался тем, что никто не в состоянии натянуть тетиву моего лука… Что значит телесная мощь? Ее нетрудно пересилить теми или иными средствами, но ты… О, дай мне хорошенько полюбоваться тобой!
Вильгельм долго всматривался в бледное лицо Ланфранка, внимательно оглядывая его маленькую, худую фигуру, и потом обратился к барону со словами:
— Не совестно ли тебе перед этим невеликим человеком?.. Ведь настанет день, когда он будет попирать в прах наши железные панцири!
Он задумался и, пройдя несколько раз взад и вперед по комнате, остановился перед нишей, в которой стояло Распятие и образ Богородицы.
— Вот, это так, принц! — проговорил ученый. — Ты теперь стоишь перед символом неограниченного могущества — здесь ищи разрешения всех загадок и обдумай, какую ответственность ты принимаешь на себя. Мы оставляем тебя, чтобы не помешать тебе молиться и размышлять.
Ланфранк взял под руку Тельефера и с глубоким поклоном барону вышел из комнаты.
Глава III
На следующее утро герцог долго беседовал с глазу на глаз с Ланфранком, этим замечательным ученым, который один стоил всех мудрецов Греции, и после этой беседы приказал своей свите готовиться в обратный путь.
Громадная толпа глазела на выступившую из ворот дворца кавалькаду, которая ожидала сигнала, чтобы следовать за герцогом. Во дворе дворца стояли лошадь герцога, снежно-белый скакун епископа Одо, серый жеребец фиц Осборна и, к чрезвычайному удивлению всех зевак, еще маленький, просто оседланный конь. Как он мог попасть сюда? Гордые скакуны даже стыдились его соседства: лошадь герцога навострила уши и громко ржала; жеребец барона хватил бедного, невзрачного коня копытом, когда тот приблизился к нему, чтобы завести знакомство, а скакун прелата кинулся на него с таким бешенством, что вызвал замешательство берейтеров.
Герцог между тем медленно шел на половину короля. Приемная Эдуарда была наполнена монахами и рыцарями. Из всего собрания особенно бросался в глаза высокий старик, борода и одежда которого выдавали в нем одного из тех бесстрашных воинов, что сражались под знаменами Канута Великого и Эдмунда, прозванного Железным Ребром. Вся внешность его была до такой степени необыкновенна, что герцог при виде его очнулся от своей задумчивости и обратился к подбежавшему к нему Рольфу с вопросом, что это за человек, который не представился ему, хотя, что очевидно, принадлежит к числу избранных.
— Как? Ты не знаешь его? — живо воскликнул Рольф. — Да это ведь знаменитый соперник Годвина… Это великий датский герой, настоящий сын Одина — Сивард, граф Нортумбрийский.
— О, вот это кто! — воскликнул герцог. — Я слышал о нем немало лестного и чрезвычайно сожалел бы, если б пришлось оставить веселую Англию, не насладившись беседой с ним.
С этими словами герцог снял берет и, приблизившись к герою, приветствовал его самыми изысканными комплиментами, каким он уже успел научиться при французском дворе.
Суровый граф холодно выслушал Вильгельма до конца и ответил на датском языке:
— Не взыщи, герцог, если мой старый язык не привык выражаться так изящно, как твой. Если я не ошибаюсь, то мы оба происходим из скандинавской земли, и поэтому ты, конечно, не станешь гневаться на меня, если я буду говорить с тобой на наречии викингов. Дуб не пересаживается в другую почву, и старик не отрекается от своей родины.
Герцог, с трудом понявший речь графа, прикусил губу, но все-таки ответил по возможности вежливо:
— Молодые люди во всех народах с удовольствием поучаются мудрости у знаменитых старцев. Мне очень совестно, что я не могу говорить с тобой языком наших предков, но я утешаюсь мыслью, что ангелы на небесах понимают норманнского христианина, и я прошу их мирно покончить твое славное поприще.
— Не молись за Сиварда, сына Беорна! — торопливо воскликнул старик. — Я желаю умереть не смертью коровы, а смертью воина, в крепком панцире и шлеме, с мечом в руках. Так я и умру, если король Эдуард исполнит мою просьбу и примет мой совет.
— Скажи мне свое желание… Я имею влияние на короля.
— О, да не допустит Один, чтобы иностранный принц имел влияние на английского короля и таны нуждались бы в заступничестве кого бы то ни было! — угрюмо возразил старик. — Если Эдуард действительно святой, то совесть подскажет ему, что меня нечего удерживать от борьбы с порождением ада.
Герцог вопросительно взглянул на Рольфа, который поспешил дать ему желаемое объяснение.
— Сивард просит дядю заступиться за Малкольма Кимрского против тирана Макбета, — сказал он. — Не наделай изменник Годвин таких неприятностей королю, то он уже давным-давно послал бы свои войска в Шотландию.
— Молодой человек, ты напрасно называешь изменниками тех, кто, несмотря на все свои пороки и преступления, возвели одного из твоих родственников на престол Канута, — заметил Сивард.
— Ш-ш-ш, Рольф! — остановил герцог юношу, замечая, что вспыльчивый граф Гирфордский готовится дать старику чересчур резкий ответ. — Мне, однако, казалось, — продолжал он, снова обратившись к датчанину, — что Сивард — заклятый враг Годвина.
— Да, я был его врагом, пока он был могуч, но сделался его другом с тех пор, как ему причинили вопиющую несправедливость, — ответил Сивард. — Когда мы с Годвином будем лежать в сырой земле, то останется только один человек, который сумел бы защитить Англию от всякой опасности… Этот человек — Гарольд, ныне опальный.